Светлые поляны - [52]

После выгойки яма должна постоять несколько дней под солнцем, чтобы мыши да крысы ушли из нее. Их запаха корова тоже сторонится.

До половины яму заваливают, а потом на веревках спускают вниз лошадь, сажают на нее верхом мальчишку, что попроворней. Профессия мальчишки на это время называется тяжелым медвежьим словом «топтун». И впрямь он на лошади, как медведь, топчется, утрамбовывая сырую траву. Пока зелень с землей не сравняется, нет лошади и мальчишке выхода наверх. Еду ему туда же на веревке опускают, обедают ведь на силосовании не как на сенокосе под общую команду: «Суши вилы!», а в отдельности: косари в одно время, кладельщики — в другое, возчики — на ходу, а топтун — когда удастся. Топтун в особом почете. Ему и щец со дна погуще в котелок плеснут, и лишний кусок мяса положат. И дневной заработок топтуна, как у большака, трудодня два. Если выдюжит весь день и не попросит замены.

Топтуна подыскивает и назначает сам председатель, а это тоже что-нибудь да значит. Не ко всякому мальцу голова подойдет с разговором.

— Ну как, Черемуха, дела стоят? — встретив Витьку у правления, спросил Макар Блин.

В последнее время его любимым обращением стало «как дела стоят?». Разгоряченный посевной, он и сейчас еще не остыл и не бросил родившиеся в майские дни словечки, когда он носился по полям верхом на Женкисте, кричал, ругался, корил, стращал сеяльщиков и трактористов, хотя, наверное, ничего этого не надо было — все шло своим нормальным чередом. В военные годы засеивали поля на коровах и бабах, и то успевали в срок, а сейчас от техники все поля соляркой пропахли. И хоть работали черемховцы по-прежнему неторопливо и степенно, но Макару казалось, все дела разом остановились. Катерина Шамина как-то не вытерпела и спросила: «Ты, Макар, че спешишь? Ты хоть одно необробленное поле припомнишь?» — «Нет, и засевали, и урожай сымали». — «Ну дак и не шурши! Вишь, народ в себе и в земле уверенность обрел, не мечется, ровно угорелый, а дело делает. И агроном сейчас у нас есть, он по-ученому срок сева определяет, а не по-твоему. Ты как определял: сядешь голой задницей на пахоту, не примерзла, ну и сей! А у него научные основания». — «Ну ты, Катюха, не прибавляй, я климат по барометру определяю…»

— Дак как, Черемуха, дела стоят? — повторил вопрос председатель.

— Помаленьку, нам ведь торопно — не к спеху, а суетно — не в срок, — загаднул Витька.

— Ишь ты, востряк какой! А в топтуны пойдешь?

— Если назначите, — сказал Витька, еще не понимая, всерьез предлагает председатель или в шутку. В деревне есть много ребят и подюжистей его.

— Пойдем-ка в мой кабинет и там все обтолкуем.

Кабинетом Макар Блин называл залитый чернилами стол, что стоял в уголке большой избы-правления. По правую руку располагалась тумба с зачехленным колхозным знаменем, по левую — высокий сейф, и все это отгораживало председателя от щелкавших счетами счетоводов, что и давало право Макару Блину называть этот закуток кабинетом. Двери не было, но все входящие стучали в крышку деревянной тумбы и спрашивали:

— К вам можно, Макар Дмитрич?

Поговорив с бригадиром МТС, услав куда-то учетчиков, председатель занялся Витькой, который сидел в уголке, у сейфа, словно тесто наминая руками застиранную добела солдатскую пилотку.

— Думаю я тебя, Черемуха, назначить топтуном, — проговорил Макар Блин, подписывая очередную бумагу, которую ему подсунул бухгалтер. — Выдюжишь? Подумай, сразу не отвечай, дело это серьезное. Если завтра к утру надумаешь, то бери тяжеловоза Гранита и в путь, в смысле — в яму.

Все в душе Витьки запело — ему доверят тяжеловоза Гранита! Спина у него такая широкая, что на ней загорать можно. Не лошадь, а маленький слон.

О чем-то начался спор между бухгалтером и учетчиком второй бригады. Макар Блин вышел к ним, включился в разговор. В кабинете, кроме председательского, стульев не было, и Витька присел на «трон», как называл его Ажарнов, старинный, с высокой деревянной спинкой. На столе лежали пучки луговых трав, стояли пробирки с зерном, викой, горохом, из ящика выглядывал острый предплужник, а в самом углу, близ сейфа, дремала новая автомобильная шина для «мериканки».

Витька поспешно вскочил, увидев, что Макар Блин стоит над ним и ждет.

— Простите, пожалуйста, я… сесть некуда, вот и…

— А знаешь, о чем я подумал, Виктор, — неожиданно переходя на имя, проговорил задумчиво Макар Блин. — А подумал я о том, что вот пройдет десяток-другой годиков, и на этом «троне» будешь сидеть ты. Ну не ты, дак другой, молодой, крепкий, сильный, с высшим дипломом. И поведет он хозяйство, состоящее не из одной деревеньки, а из восьми-десяти. И будет ворочать тыщами гектаров. И будет у него под рукой свой авто- и комбайнопарк. Нажмет он кнопку — дождь польет, нажмет другую — солнце брызнет. Во, старый, размечтался, скажешь. Может, кнопок еще и не будет, но силы прибавится, это точно. И будет тебе, а может, тому, другому, и смешно, что мы начинали, обобществив два однолемешных плуга да три сабана…

— А что такое сабан? — спросил Витька.

— Вот видишь, ты уже и про сабан не слыхал. Сабан, дорогой мой человек, двухральная соха с передком. Что до тридцатого года в районе вообще не было тракторов. А в тридцать первом МТС получила четыре «кейса» и одну автомашину «форд». Что в этом же тридцать первом урожай наш был по четыре центнера с гектара. А ведь не хочется, чтобы вами это забывалось, а хочется, чтоб знали, откуда вы есть пошли. Мы начали с нуля, а вы продолжили. Вот, дорогой человек, чего хотелось бы мне на скате своей хлеборобской жизни.