Светлые поляны - [50]

Смело нырял с перил только предводитель райцентровских забияк парень со странным прозвищем Обчество. Был он высок и жилист, намного сильнее своих сверстников. В каждом классе сидел по два года. Шутил, сверкая зубами: «Обчество так желат, чтобы я добавошный год проводил с ним». Своих приятелей по набегам на сады и огороды звал не по именам, а одним определением-числительным: «Обчественник-первый, Обчественник-второй…» Витька не раз встречался с Обчеством. На лугу, куда по весне и летом ходили за диким чесноком и пучками-борщевиками. Поди-ка помайся, пока отыщешь и наберешь пучок дикого чеснока, когда на него похожа и краснодневка, и гусиный лук, и особенно трава, которая в зауральских лугах носит название «поросячий лук». И за пучками полазаешь по кустам, прежде чем нарежешь вязанку. Крапивой пожалишься, руки в кровь собьешь сухостоем, одежду порвешь, волосы засадишь репеем, если хочешь отведать луговой вкуснятины. А в войну так и единственной едой ребятне был этот чеснок и пучки. Но Обчество поступал иначе. Подсобрав ватагу, ждал на выходе с луга. Налетал как коршун. Отбирал все, не оставляя и тростинки, чтобы разговеться. Забирал и ножички, обыкновенные кухонные, взятые у матерей и бабушек под великое честное слово.

Пучками все «обчество» обжиралось. А его предводитель в насмешку начинал изгаляться: «Обчество-первый, ну-ка поднатужь животик, уркни стоко раз, скоко буков в фамилии этого пацана». И выбирал жертву. Выбранный должен был слушать урканье Обчества-первого и считать… Только тогда предводитель возвращал ножичек и ремень, которым стягивали вязанки пучек. Попался раз Обчеству и Витька. Справа — река, заросшая резукой, слева — болотина, позади — река, впереди — Обчество…

«Как фамиль?» — «Черемуха». — «Это, выходит, восемь буков…» — «Выходит, так».

«Нуте-ка, я сам поднатужусь, а ты считай… Правильно сосчитаешь, получишь свой ножичек и ремень…»

Не успел Обчество «поднатужиться», ударом ноги Витька опрокинул его. А сам бросился вправо, в острозубую резуку.

Не смог тогда Обчество его догнать: резуки побоялся. Но запомнил. В школе, сверкая своими зубами, говорил: «Дак скоко в твоей фамилии буков, восемь, ага?» После вечерней смены в темноту села черемховцы уходили из школы стайкой — Витька, Кито, Шурик, Доня в центре круга, с портфелями, — руки ребят должны быть свободные. Обчество провожал черемховцев до околицы свистом и матерками, но нападать остерегался — все знали, что Кито носит с собой заряженный пугач.

Получив от инвалида плату за малину, Витька деловито пересчитал деньги. Пересчитывал, разглаживая мятые рублевки, словно собирался их отнести не в картонную коробку, а на выставку. Инвалид даже рассмеялся: «Ну, парничок, и дотошный ты, как я погляжу!» — «Колхозные ведь», — ответил Витька, давая этим понять, что общественные деньги для него куда важнее, чем свои. Да своих Витька никогда и не имел. Не было принято в деревне баловать мальцов деньгами, большими или малыми. Только на кино, что шло в райцентровском кинотеатре, да на школьный чай. Так, мелочишка. А тут целое богатство! Завернул деньги в газету, перетянул ниткой и тщательно уложил в карман брюк. Карман зашпилил брошкой.

Шел по щербатому настилу моста неторопливо. Изредка хлопал рукой по стегну, на месте ли деньги. Так засмотрелся на отливающие синевой внизу блюдца, что не сразу расслышал насмешливый голос Обчества:

— Физкультпривет, Черемуха! Не узнаешь старых друзей… Нехорошо, даже, я бы сказал, плохо… А, Обчественник-первый?!

— Очень плохо, — поддержал предводителя Обчественник-первый.

Витька, не отвечая, попробовал обойти ватагу. Но путь ему преградили.

— Почем нынче малинка? — не сгоняя с лица насмешку, продолжал Обчество. — Да не держи руку на правом кармане, как старушка…

— Колхозные… Колхозные это деньги, — глухо проговорил Витька, чувствуя, как правая ладонь, и в самом деле сжавшая правый карман, вспотела.

— Обчественные, значит, денежки? — хохотнул предводитель. — А мы тоже «обчество»! Правильно я говорю, орлы?

— Законно! — хором поддержали «орлы».

— А раз законно, — продолжал предводитель, неторопливо докуривая «козью ножку», — то выкладывай, Черемуха, банкнотики!

— Я же сказал, колхозные…

Витька увидел, что оказался в кругу. Впереди сам Обчество, сзади — его «орлы».

— Не люблю повторять, — лениво произнес Обчество. — И уговаривать тоже. Впрочем, у тебя, Черемуха, есть возможность сохранить эти колхозные гульдены…

— Какая… Какая возможность? — спросил Витька, чувствуя, как противной слабостью наливаются ноги. Вперед не рванешься, длинные руки Обчества обладают к тому же еще и недюжинной силой. Позади «орлы» стоят стенкой. У одного в руках велосипедная цепь. Слева, в одном шаге, перила моста. Но такая высь… Никогда еще Витька не прыгал с такой верхотуры. Нырялка на черемховском омуте поднималась всего на три метра над водой, но и с нее Витька нырял с замиранием сердца — боялся. Черт его знает, что такое — а вот боялся, и все. Там три метра, здесь в десять раз больше… Да еще и попадешь ли в блюдце.

— Есть, Черемуха, у тебя возможность…

Обчество знал, что Витька боится высоты. В школе, на уроках физкультуры, заметил. Наблюдательным был он, этот Обчество.