Светлые истории - [80]

Разволновавшись на ровном месте, Ира весь вечер не могла ничего делать, а только думала думу, навеянную общением с Димой: как ей все и всех в семье или хотя бы себя, для начала, переделать так, чтобы всем людям, кого она любит, приносить одну только радость, и чтобы они отвечали тем же.

Когда она улеглась в постель, к этой думе добавилась другая, с другого голоса, который она про себя давно окрестила чертовым.

Чертов голос нашептывал, что она уже села Диме на шею, и что это положение неудобно для взрослой женщины. Бедный мужчина уже не знает, куда ее везти и что ей предложить, чтобы понравиться. Он определенно видит в ней женщину, и если ей это приятно, то как-то надо соответствовать сложившемуся положению вещей.

Она не обратила внимание, что слово «соответствовать» по смыслу близко к слову «должна», которое она уже посчитала раньше виновником несчастья своей семьи. В голове засело другое.

Долгие годы экономии на мелочах приучили ее жалеть любые траты, если они оказывались бесполезными. То, что Дима тратит на нее свое время и деньги бесполезно, было неправильно. Еще эти шашлыки он придумал, а она не возразила. Одни траты у мужика. Муж ей два года уже не устраивал шашлыков, а чужой мужчина готов. Но почему он чужой? Потому что не муж и не брат?

Ирина попробовала представить, что Дима взял бы вдруг и исчез из ее жизни — не смогла. Для нее это было бы очень больно. Значит, не чужой. А раз так, то почему она решила, что его траты на нее бесполезны?

Тут она подумала, что Дима мог бы очень просто ее добиться. Вместо всех этих глупых, с обыденной точки зрения, катаний Дима мог бы пригласить ее в ресторан. Она сто лет не была в ресторане. Пошла бы, не устояла.

Потом она подумала, что у него и без ресторана было несколько возможностей ее взять. Будь она на его месте, уже давно бы добилась своего. Ирина уже готовилась заснуть, но сцена, в которой она добивается своего, так ярко ей представилась, что она очнулась, одна, в полной темноте, в холодной постели, с предательски стучащим сердцем и пересохшим горлом, и чуть не заплакала.

До этого она жалела других, а тут ей так стали безразличны другие и так жалко себя, что она с нескрываемым удовольствием выслушала жалеющий ее голос, который объяснил, что она любит Диму и может позволить ему любить себя. Это простое решение расставляло по своим местам все, кроме долга жены блюсти себя для мужа. Но Ирина уже не хотела такого долга. Она уже устала проявлять инициативу, залезая в постель Антона, когда срок их воздержания становился чересчур неприличным. И устала от его возни, когда пропадало последнее желание, и она раздвигала ноги, торопя мужа побыстрее сделать то, что становилось противным.

Ирина переживала теперь только за то, что не умеет, как другие женщины, подать мужчине ясный знак, особенно такому сложному мужчине, как Дима. Но все равно ей надо было что-то попробовать. Хотя бы просто из благодарности к человеку, разбудившему ее чувства. Последняя мысль ее совершенно успокоила.

С этой мыслью женщина уснула и всю первую половину ночи видела стыдные сны, в которых горячие руки Третьякова поворачивали ее на спину и на живот, как это делал Антон. Она всхрапывала, ворочалась с боку на бок, пока, наконец, разметав по подушке стриженые волосы и откинув в сторону левую руку, не замерла, провалившись в небытие и безмятежность…

На шашлыки они приехали в тот недалекий от города сосновый лес, который Ирина назвала для себя светлым. У одиноко затаившегося в лесу коттеджа Дима повернул в другую, противоположную от источника сторону, и они выехали на высокий речной берег с песчаным обрывом. На берегу было очень сухо, и редко росли корабельные сосны, рассмотреть макушки которых можно было, только задрав голову. Сосны покачивались от верхового ветра, и это качание чувствовалось спиной, если встать на краю обрыва. Там замирал дух от высоты, и нужно было удерживать себя от желания шагнуть вперед и побежать-покатиться по отвесному песчаному склону, врезающемуся в реку.

На сухих полянках с бодрым вереском и грустными черничными и брусничными кустиками, ягоды на которых сгорели от жары, стояли две брезентовые палатки в виде шатров, а ниже по течению, в скрытой высоким берегом от ветра зеленой низине был разбит палаточный лагерь, огороженный двухцветным шнуром, — с флагом на флагштоке, вкопанными в землю бревенчатыми столами и лавками, котлом на кострище и жмущимися, чуть не налезающими одна на другую палатками.

Дима сказал, что это москвичи. Он надеялся, что они свернутся в связи с обещанным похолоданием и дождями, но ребята, видимо, решили добрать последние жаркие деньки.

Толкаться с ними не хотелось, и они поехали в сторону источника. Проехав коттедж и ручей за ним и не доехав до оврага, они свернули в сосновое редколесье и выехали на поляну на высоком берегу с двумя кострищами и без людей. Дима принялся хозяйничать. Свой мангал он доставать не стал, решив использовать оставленный на кострище. Углей у него не было. Составленные в поленницу бревнышки он забраковал, назвав сырыми. Дров окрест было много. Он притащил две сухие сосенки, расколотил их топором, составил в мангале домиком, поджег. Смотреть на него за работой было приятно.