Светлые города (Лирическая повесть) - [45]
Петр Ильич писал на почтовой бумаге, которую купил накануне тут же, в гостинице. Это была эстонская изящная бумага. В углу листка оттиск старинной башни, один из бесчисленных видов Таллина. Он загляделся на островерхую крышу, заклеил письмо и, не перечитывая его, чтобы не раздумать, отправил авиапочтой.
Вика ему не ответила.
Что бы он Дал за открытку от дочери, за то, чтоб увидеть ее четкий, размашистый почерк!
Он написал ей снова. Просил ответить хоть телеграммой.
Вика не отвечала.
Забирая у дежурной ключ, Петр Ильич спрашивал:
— Нет ли почты?
Ему отвечали, что почта есть.
— Не то, не от дочери, — говорил Петр Ильич.
Он ждал письма. Ждал открытки. Ждал телеграммы… Хоть слова!.. Но не было этого слова.
Тогда, отчаявшись, он ей послал телеграмму.
Ответа не было.
Не на шутку встревожившись, он послал телеграмму жене:
«Прошу сообщить, здорова ли дочь.
Петр»
Жена не ответила.
Он послал еще одну телеграмму:
«Умоляю сообщить здоровье дочери тчк Если не получу ответа, вынужден буду прибыть Ленинград.
Петр».
На следующий день пришел ответ:
«Вика здорова.
Клава».
И Петр Ильич не то чтобы успокоился. Он перестал надеяться. И ждать.
Огромная высота среднего церковного нефа давала сложное и странное чувство полета.
Как таинственно и музыкально подхватывало эхо в этой глубокой, будто подземной, тишине шаги Петра Ильича и Зины.
…Церковная башня… В башенный шпиль ведут винтообразные каменные ступеньки.
Уже сил больше нет подниматься вверх. Сдавайся, садись на лестницу! (Садись, хохоча и всячески над собой подтрунивая: «Стар! Идите одна, Зина. Я здесь подожду».)
И вдруг — свет. Робкий, потом все ярче и ярче. Они выходят на верхнюю площадку собора, огороженную металлическими перильцами. Внизу — город. Наверху — небо.
…Мы будем здесь долго стоять. Пока совсем не стемнеет небо.
Начнет темнеть, и, может быть, зажжется в светлой мгле его дальняя звезда… Звезда, которая зовется Полярной.
А мы будем стоять.
Крошечный Томаш на шпиле ратуши тихо парит над городом.
Тянется ввысь, вверх похожая на часового башня на улице Пикк-Ялг. Прослушивает предвечернюю тишину каждое зарешеченное оконце.
Есть судьба у людей. У книг. У городов.
Кто околдовал тебя? Зачем ты один на земле прошел сквозь столетия, нетронутый, со своими башнями, мостовыми и переулками?..
Положив локти на металлические перильца, Зина задумчиво смотрела вниз. Ее ноги были скрещены как у детей. Развившись от едва приметного ветра, спускались на лоб ее тонкие, сухие волосы. Все сейчас было мило в ней. То, что она стоит, такая маленькая и, казалось бы, молодая, над величием древнего и вместе живого города; то, что она не оглядывается, занята собой, работой собственной души, всегда недоступной другому человеку. На перилах лежали ее худые руки, так всегда его живо трогавшие. Сейчас они были усталыми, неподвижными, будто тоже о чем-то задумались. О чем? Об этой близости, которая скоро окончится?
Вокруг — миры, города, страны, с их смертями, рождениями; часть коры земной — дома и соборы, хранящие бессмертное дыхание великих зодчих.
А здесь — всего лишь простая история любви человеческой.
— Что с вами, Зина?
— Не знаю. Мне так спокойно…
Счастье?.. Отчаявшись, суетясь, ты о нем хлопотала. Оно не пришло. И ты сдалась. Сдалась и сделалась тихой.
— Послезавтра я уезжаю, Петр Ильич.
— Да. Я помню… Я бы и сам поехал с вами, но страшно вдруг оказаться дома. Я столько ждал от этой поездки. И вдруг эта ссора с Викой…
— Вы просто измучились из-за нее, Петр Ильич. Не оставайтесь в Таллине. Поезжайте куда-нибудь. Ну хоть в соседний город. Это скоро у вас пройдет. Сейчас вам нельзя возвращаться в Москву.
— Нет силы двигаться, Зина. Зачем? Я так люблю свою дуру девку! Ладно… Пусть — так… Проторчу без нее до конца отпуска в дурацком номере, в Таллине…
— Это не дело, Петр Ильич.
Помолчали. Плыли молча в этом единственном небе, над этой единственной землей, над этими деревьями, крышами, трубами, окнами, крепостями.
— Послезавтра, — повторил Петр Ильич. И так как теперь опасность была невелика — всего лишь один-единственный завтрашний день, — он позволил себе не то сказать, не то спросить:
— Зина, милая… Вы не очень на меня сердитесь?
Она ответила, пожав плечами:
— Зачем же?.. Нет.
Он был глубоко тронут выражением ее лица и голоса.
— Зина, дружок… (Он споткнулся об это безликое слово: «дружок». Как найти слова, способные выразить особенность этой минуты и той нежной к ней благодарности, которой он был сейчас переполнен?) Зина, разве можно дать малость такому чудесному человеку, как вы? Это дурно, скупо… И этого нельзя… Зина!.. Вы меня слышите?
Она ответила:
— Нет.
И он продолжал, ища слов, тех слов, которые могли бы вернуть ей утраченную уверенность. Но сознание, что каждое слово, какое бы он ни сказал, — захватано и много-много раз лживо повторено, лишало его равновесия.
— Довольно, Петр Ильич! За что, собственно, вы просите у меня прощения? Разве я чего-нибудь от вас требовала?.. Знаете ли, осечки бывают у каждого человека. Но, право же, не надо было так сильно меня бояться. Это — смешно.
Эта книга о первой юношеской безоглядной любви, о двух современных глубоко противоположных характерах, о семнадцатилетней девочке-девушке — противоречивой, поэтичной, пылкой, лживой и вместе с тем безмерно искренней. Второй герой повести — будущий архитектор, человек хотя и талантливый, но духовно менее богатый.Написала повесть писательница Сусанна Георгиевская, автор многих известных читателям книг — «Бабушкино море», «Отрочество», «Серебряное слово», «Тарасик», «Светлые города», «Дважды два — четыре», «Портной особого платья» и др.В новом произведении писательница продолжает разрабатывать близкую ей тему судьбы молодого человека наших дней.
Рассказ Сусанны Георгиевской «Люся и Василёк» был опубликован в журнале «Мурзилка» №№ 8, 9 в 1947 году.
Книга о советской школе, об учениках и учителях.«Самый дорогой и самый близкий мой друг, читатель! Ни с кем я не бывала так откровенна, как с тобой. Каждый замысел я обращала к твоему сердцу, считая, что ты не можешь не услышать искренность волнения, которое я испытывала, говоря с тобой о тебе. И о себе». Повесть о дружбе, о чести и верности, и, конечно, о любви…
Рассказ Сусанны Георгиевской «Юг и север» был опубликован в журнале «Мурзилка» № 12 в 1948 году.
Журнальный вариант повести С. Георгиевской «Бабушкино море». Повесть опубликована в журнале «Пионер» №№ 1–7 в 1949 году.«Бабушкино море» — повесть о первой встрече маленькой ленинградки, шестилетней Ляли, с ее замечательной бабушкой, бригадиром рыболовецкой бригады. О зарождающейся любви и уважении к бабушке — Варваре Степановне, о труде и отваге советских рыбаков, о море, траве, ветре, деревьях, небе, о богатстве и красоте мира написана эта книга.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».