Светлая печаль Авы Лавендер - [63]

Кошка на стене.

Моя мама никогда не понимала выражение «сердце замирает». Пока она мчалась к Вершинному переулку (Генри с Труве с трудом удерживались на сиденье рядом), сердце Вивиан не замирало. Какая польза от замершего сердца? Ее сердце выпрыгнуло из груди и мчалось впереди, на пару метров обгоняя автомобиль. Она видела его в свете фар, с болтающимися по бокам артериями вместо рук. Вот бы послать его вперед, еще быстрее! Вот бы оно уже заворачивало за угол в Вершинный переулок. Вот бы оно уже сидело рядом с Авой, где бы она ни была.

Генри беспокойно хныкал.

– Скоро приедем. – Вивиан тянула слова, как песенку, – так она успокаивала его, когда он был маленький. Вот и сейчас Генри подхватил ее песенку и принялся мурлыкать себе под нос; она увидела, как черты его лица постепенно смягчились.

Пикап пронесся мимо расплывавшихся перед глазами школы, церкви, почты. Дождь усиливался, «дворники» едва справлялись. Вивиан подалась вперед, сжав руль так, что побелели костяшки пальцев, и всмотрелась в темноту.

Увидев его – мужчина бежал прямо на нее, – она ударила по тормозам. Визг колес разорвал рокочущий дождь, она стремительно выставила руку в сторону, чтобы Труве и Генри не врезались в лобовое стекло. Остановившись перед машиной, мужчина уставился на Вивиан дикими черными глазами, лицо было испачкано красным. «Кровь», – с ужасом поняла она.

Вивиан не успела ничего предпринять – за спиной у мужчины возникли два силуэта. Бледные, полупрозрачные, они мерцали в свете фар. Глаза у них были мутные, невидящие; по сероватой уродливой коже стекала вода. Одна фигура держала ребенка там, где должно биться сердце. Другая, мелькая то в виде девушки, то в виде канарейки, сердито вытягивала руку, чтобы вцепиться в мужчину.

И затем они его поймали.

Объятая ужасом, Вивиан увидела, как полупрозрачные фигуры окружили его. Ночь наполнилась криками – хриплыми, нечеловеческими.

Вдруг что-то вспыхнуло, улица заполыхала. Обжигающее тепло касалось лобового стекла. Мужчина пытался убежать, дико размахивая руками, но его движения, похоже, сильнее разжигали пламя.

И затем, так же внезапно, огонь и жертва исчезли, оставив лишь тяжелый дух паленой кожи.

Труве нервно описал полукруг на сиденье, скуля и наступая на Генри.

– Сиди здесь. Ни с места, – велела Вивиан Генри. Она поставила машину на ручной тормоз и распахнула дверцу. Пес выпрыгнул за ней и, пригнувшись к земле, торопливо обошел пикап. На тротуаре перед автомобилем, где стоял несчастный, зияла черная отметина. Ей вспомнились глаза мужчины: темные, дикие, немигающие. Вивиан опустилась на колени прямо в лужу и провела рукой по отметине. Асфальт обжигал пальцы.

Взглянув вверх, она успела увидеть, как призраки растворились в темноте.

Первой к дому Мэриголд Пай подъехала скорая, за ней – местная полиция. На свет мигалок стеклись все жители Вершинного переулка. Здесь были и престарелые сестры Мосс в одинаковых домашних тапочках, в пальто и с одним зонтиком – чтобы дождь не замочил папильоток. Был и сонный, одетый в пижаму Марк Флэннери с сыном Джеремайей. Зеб Купер вскочил с постели при звуках сирены скорой. Одетый только в длинные красные трусы и пару галош, он пытался убедить соседей переместиться на пешеходную дорожку. Его сын Роуи тоже был здесь, как и рыдающая дочь Кардиген – оба белые как снег от страха. Рядом с ними стояла Пенелопа, которая сначала разревелась, когда поняла, что ее семья цела и невредима, но потом заплакала во второй раз, когда узнала, что семья Эмильен – нет. Была здесь и Вильгельмина Даввульф – именно она проводила маму в дом Мэриголд, обе вошли в мужественном отчаянии.

Были здесь и Констанс Квокенбуш и Делайла Зиммер, лучшие подруги, которые преподавали в первых классах начальной школы. Был Игнатий Лакс, директор средней школы, и его жена Эстель Марголис, а рядом с ними – Амос Филдз, который ни к кому особо не проявлял доброты с тех пор, как его сын погиб на Второй мировой войне, но, кажется, всегда находил средства, чтобы купить утренний круассан в булочной у Эмильен. Были здесь и пастор Трэйс Грейвз, и ребята из средней школы, которые возвращались в этот момент с водохранилища. Один из парней взял стоящего на улице большого белого пса и надел ему на шею свой ремень, чтобы пес не набедокурил. Какая-то девочка вытерла собаке грязные лапы своей курткой. В конечном счете переулок заполонили несколько бригад скорой помощи и еще больше полицейских в строгой синей форме, их машины с мигалками хаотично перегородили всю улицу. Говорят, что, когда меня выносили – мое бескрылое тело распростерто на носилках, рядом мама и бабушка в перепачканной кровью одежде, – весь квартал почтительно затих.

Главный санитар, крупный угрюмый мужчина, провел Эмильен и Вивиан в машину скорой и, усадив возле меня, велел коллеге осмотреть их на предмет шока. Вот почему Генри невзначай оказался предоставлен сам себе.

Несмотря на то что сестра, мама и бабушка направлялись в ближайшую больницу, Генри был рад. Он был рад тому, что все закончилось и ему больше не надо доносить до всех предупреждение Печального дяди. Потому что, когда все закончилось, хорошо ли, плохо ли, тут уже ничего не поделаешь. Что есть, то есть. А Генри нравилось