Светлая печаль Авы Лавендер - [53]

Глава девятнадцатая

Каждый год на протяжении четырнадцати лет я наблюдала в окно, как преображается наш переулок к празднованию летнего солнцестояния. Я следила, как соседи устанавливают ларьки, где по никелю будут продавать шоколадные трюфели, тарелки c krumkake и початки желтой кукурузы. Наблюдала, как в сопровождении своих мам приезжают шумные группки девчонок из закрытого клуба старшей школы, которые приносят пирожки на продажу в пользу ветеранского госпиталя, что находится в центре города. Видела, как собираются музыканты со своими мандолинами, аккордеонами, старенькими скрипками, ксилофонами, кларнетами и ситарами. Глядела, как на фоне ночного неба пылает гигантский костер на школьной парковке. И проклинала всякое живое существо с перьями.

Но в тот год все должно было быть по-другому.

На протяжении нескольких недель Кардиген готовилась к празднику тайком. В свои секреты она не посвящала ни меня, ни Роуи и в канун дня солнцестояния велела Роуи ждать нас не на нашем привычном месте, у подножия холма, а на самом празднике.

– Скоро узнаешь почему! – рассмеялась Кардиген.

Я стояла у окна своей комнаты и наблюдала, как закат раскрашивал небо восхитительными мазками оранжевого и фиолетового, пока Кардиген расчесывала мне волосы. Празднование было в разгаре, но я настояла, чтобы мы дождались заката. Мы и так собрались выйти намного раньше, а это большой риск.

«Но зато какой!» – думала я, улыбаясь сама себе.

Кардиген несколько часов умоляла меня подстричь и покрасить волосы.

– Сама посуди, – начала Кардиген, – тебя тогда никто не узнает.

– Думаю, крылья меня выдадут, – съязвила я.

– А эти на что? – Кардиген указала на пару крыльев в углу – тех, что смастерил Гейб в надежде научить меня летать. При виде крыльев у меня заныло в груди. Я отвернулась. Не хватало еще расплакаться. Только не сегодня.

Мы с Кардиген подозревали, что у Гейба появилась девушка. Последние несколько недель он редко бывал дома. А когда я его видела, он всегда был готов к выходу: руки вымыты, воротничок рубашки отглажен; от него пахло не деревом, а одеколоном – мама всегда делала вид, что ее воротит от этого запаха. Свой старенький пикап он оставлял на подъездной дорожке. Наверное, его возлюбленная была слишком изнеженной для потертых сидений с рваной обивкой. Кем бы она себя ни возомнила.

Я поморщилась.

– И как эти нам помогут?

– Когда я их надену, то ангелов станет два! – с вызовом заявила Кардиген. – Это собьет всех с толку. – Она двумя пальцами приподняла покореженную конструкцию. – Я к ним даже перья приклеила, видишь? Никому и в голову не придет, что твои крылья настоящие. Решат, что мы обе в костюмах. К тому же многие все еще думают, что Ангел никогда не выходит из дома. А еще одевается только в белое. И что у нее есть когти…

– Нет у меня никаких… чего?

– Когтей. – Кардиген согнула палец крючком. – Знаешь, как у орла.

Я скрестила руки на груди.

– У меня нет… их.

Кардиген пожала плечами.

– Знаю. Но предположения были. А это, – быстро добавила она, – только сильнее подтверждает мои слова: никто тебя не узнает, потому что ожидают другого.

Я с волнением наблюдала, как темные пряди волос падают к моим ногам.

– Все время к перьям прилипают, – проворчала Кардиген, удостоверяясь, что длина с обеих сторон одинаковая.

Больше всего времени заняло осветление, мы даже стали волноваться, что волосы в итоге станут оранжевыми. Но вот наконец от запаха осветлителя перестало щипать глаза; Кардиген отошла на шаг и присвистнула:

– Боже, Ава, ты такая знойная блондинка!

В древней Галлии празднование летнего солнцестояния называлось Пиром Эпоны – в честь богини плодородия, суверенитета и урожая. Ее изображали в виде женщины верхом на кобыле. Язычники праздновали солнцестояние кострами, которые, как они верили, обладали определенной земной магией, позволяющей девственницам «увидеть» будущих мужей и изгоняющей духов и демонов. Мужчины племени хопи надевали ритуальные маски, прославляя качина – танцующего духа дождя и плодородия, который, по поверью, в день летнего солнцестояния покидал деревни, чтобы наведаться к покойникам под землю и устроить от их имени торжества. В России девушки бросали в реку сплетенные из цветов венки, читая судьбы друг друга по движению цветов по воде. В Швеции все соседи собирались в одном месте, где устанавливали огромное майское дерево, оплетенное зеленью и цветами, и танцевали вокруг него. В Риме этот праздник называют Литой или Весталией, в Уэльсе – Днем сбора омелы, в Греции – Днем пар. А еще это Sonnwend[55], Feill-Sheathain[56], Thing-Tide[57] и день поминовения Иоанна Крестителя.

Жителям Вершинного переулка празднование летнего солнцестояния позволяло сбросить маску скромности и приличий, заменив их вплетенными в волосы полевыми цветами. Только во время летнего солнцестояния пожилые сестры Мосс снимали покоившиеся между низко отвисшими грудями кресты и вусмерть напивались элем из громадных пинт. Только во время летнего солнцестояния пастор Грейвз прощал себе любимый десерт «Соски Венеры», лакомясь белым шоколадом из трюфельной сиськи. И только во время летнего солнцестояния Роуи Купер, оказавшись на празднике, мог обнаружить двух одинаковых крылатых девушек.