Светлая печаль Авы Лавендер - [52]

Генри встал с кровати и натянул через голову красно-синюю полосатую футболку – полоски выцвели в результате многочисленных стирок. Труве потянулся и стал лизать себе неприличные места. Генри не любил это слово. Всякий раз, когда он слышал нелюбимое слово, ему приходилось ложиться на пол лицом вниз и ждать, когда пройдет противное чувство. Иногда он мурлыкал себе под нос.

На завтрак Генри с Труве съели пополам тост с апельсиновым джемом. В любой другой день Генри затем отправился бы во двор считать жуков. Ему больше не надо было их ловить, чтобы кормить летучую мышь, но Генри любил пересчитывать предметы и поэтому всегда хотел знать, сколько там жуков. Ему нравилось знать, что до его комнаты шестнадцать ступенек, а в кухонном шкафу над раковиной восемь тарелок. Ему нравилось хлопать в ладоши пять раз подряд или даже девять, если нужно, но он знал, что, если хлопков будет десять, мама своим громким «маминым» голосом попросит его прекратить. В любой другой день Генри отправился бы наверх в свою комнату за тетрадью, куда записывал любимые слова, изо всех сил стараясь, чтобы буквы не вылезали за голубые линейки. Но то не был обычный день.

Генри все-таки отправился в спальню, но, вместо того чтобы взять тетрадь, он высыпал на пол содержимое ящика с игрушками. Мягкие игрушки он расставил вдоль стены по размеру, а кубики и машинки расположил вдоль щелей на полу.

Когда ящик опустел, Генри забрался внутрь. Хотя ящик для игрушек был довольно большой, а Генри – весьма мелкий для пятнадцатилетнего мальчика, поместился он туда, лишь свесив ноги через край. В ящике он чувствовал себя в безопасности. А сейчас чувство защищенности нужно было ему как никогда. Прижав колени к подбородку, Генри мог разговаривать с Печальным дядей о картах, и о кошке на стене, и об уголке в кустах.

Люди бывают хорошие и плохие – вот что Генри точно знал. Мама хорошая. И я, конечно, тоже. И Гейб. Труве, хоть и не человек, все равно хороший. Полисмены тоже хорошие люди. Он это выяснил несколько дней назад, когда один такой полисмен зашел в булочную. Стоявшая за стойкой симпатичная блондинка подала полисмену чашку кофе и свежеиспеченный круассан. Полисмен собирался заплатить, но Пенелопа сказала: «За счет заведения». Когда он вышел, женщина, повернувшись к Генри, объяснила: «Это очень почетная работа. Хороший человек, раз ею занимается».

Из плохих людей Генри знал только одного. Генри знал, что это плохой человек, потому что так ему сказал Печальный дядя. Еще он знал, что, как бы он ни старался рассказать об этом, никто так ничего и не понял. Ни бабушка, ни мама, ни я, ни Гейб. Труве, наверное, понял, но он не человек. Труве – собака, и даже если бы понял, что толку?

Генри должен найти способ уйти из дома на холме до того, как начнется дождь. Потому что дождь приближается, а все случится после дождя. Так сказал Печальный дядя.

Из личного дневника Натаниэля Сорроуза:

21 июня 1959 года

С 18 июня я не выхожу из тетиной комнаты. Целых три дня. Я ничего не ем и не сплю, только стою у окна, смотрю и жду. Иногда пишу. Иногда расхаживаю по комнате. Когда мне нужно справить малую нужду, я открываю окно и мочусь на засохшую клумбу.

Свое бдение я начал в тот день, когда почтальон принес письмо от пастора Грейвза. Отпечатанное секретарем церкви на вызывающей почтение пергаментной бумаге, письмо сообщало, что в моей помощи больше не нуждаются. Кроме того, там содержалась просьба не переступать границ территории церкви. Порицание пастора едва ли оскорбило мои воспаленные чувства.

Перемена случилась четыре дня назад во время проповеди. Я понял, что церковь, святые вероучения, религиозная бредятина, которым я когда-то так усердно пытался следовать, – просто часть лжи, созданной людьми настолько слепыми и настолько ущербными, что они не могут отличить божественное существо от самих себя, убогих.

Соседи готовы петь никому не нужные гимны о реках, фонтанах и скалах, но их молитвы пусты.

Ни один из них ничего не знает о молитве! Я протиснулся сквозь толпу прихожан и прошел в переднюю часть церкви. Яростно стуча кулаком по деревянной кафедре, я все им объяснил. Закрыв глаза, они вымаливали себе продвижения по службе и новейшие приспособления для кухни. Что с них возьмешь, с их никудышной человеческой любовью? С самого начала я знал, кто она. Ангел – одна из верных гонцов Бога – живет в конце нашего переулка. Я касался распростертыми пальцами ее перьев и заработал лихорадку, просто дотронувшись до бутона ее языка.

Могу представить, что они только увидели, когда я предстал пред ними: мятая одежда, темные круги под глазами, водянистыми и красными от множества бессонных ночей, спутанные, давно не мытые волосы. Ко мне подошел пастор Грейвз. Он положил свою ладонь на мою. В его глазах читался страх, черные зрачки расширились, почти полностью поглотив коричневую радужную оболочку.

– О ком ты ведешь речь? – тихо спросил он.

Я расхохотался в ответ.

И убрал руку из некрепко сжатой ладони пастора Грейвза. Как же мне было жаль его преподобие, что тратит жизнь на эту чудовищную груду лживых уловок! И я покинул церковь, зная, даже до прихода письма, что никогда туда не вернусь.