Свет тьмы. Свидетель - [164]

От костела к приходу дорога круто спускается под уклон, и Тлахачу приходится прилагать усилия, чтобы сохранять все тот же четкий шаг, доказывая самому себе, что он вовсе не спешит покинуть это страшное место, и поскорей оставить его позади.

У приходского дома горит первый на этой стороне фонарь, возле богадельни — второй, а дальше видны и все остальные, освещающие склон Костельной улицы. Фонарей не много, но этим светом Бытень манит, зовет тебя в свои объятья, желая прижать к своему сердцу. Если ты не собираешься вернуться по тропинке вдоль второй стены прихода, у тебя один путь — спуститься вниз на площадь. А почему, собственно, ты ее избегаешь? Ночь, спокойная, ядреная, холодна и темна, мертвые и живые пребывают там, где им и положено, а городскую тьму разгоняют земные огни.

Несомненно, Тлахач собирает всю свою волю, чтобы миновать домик Квиса, и все-таки останавливается возле него.

Видимой причины для этого нет, окна темны, как и подобает окнам приличного дома после полуночи. Возможно, в их омуте горят недремлющие глаза и выслеживают каждое движение Тлахача, но полицейский их не видит. А впрочем, он стоит неподвижно. Стоит и смотрит в тяжелом и мрачном раздумье. Возможно, он вспоминает июньскую лунную ночь, когда тень креста легла на эти двери, и отец Бружек рассердился на него за припадок суеверности; или другую — дождливую ночь, или проволоку в своем кармане, из которой он изготовил отмычки; одному лишь богу известно да еще Тлахачу самому, зачем было пробовать открыть этими отмычками все замки у себя дома. Чепуха! Отмычки он, конечно, выкинет, но не мешает узнать, чем дышит это чучело гороховое, что живет в домишке. Тлахач резко поворачивается и уходит, ведь и в самом деле нет причины стоять здесь и заглядывать в темные окна дома.

Склон Костельной улицы несет его вниз, шаг опять приобретает решительность, похоже, Тлахач шагает прямо к углу трактира «У лошадки». Базарная площадь встает на его пути, и он, поколебавшись, замедляет шаг. Если на то пошло, для обхода внутренней части города у него уже нет времени, а это непорядок. Базарная площадь сегодня совсем не такая, как в тот раз, когда мы повстречали здесь Тлахача и отца Бружека. Площадь утонула во тьме, кажется, что тьма стремительно несется с той стороны, из-за ручья, где тянется сплошная стена садовых оград. А по эту сторону, где стоят жилые дома, в отчаянную схватку с темнотой вступили редкие фонари, — одинокие и слабые твердыни света, тщетно пытающиеся соединиться со своими соседями в единую цепь обороны. Видимо, поэтому и создается впечатление, что поток тьмы так безнадежно затопил все вокруг.

Тлахач поднимает лицо к небу, словно хочет задать вопрос. А небо тем временем уже совсем почернело, и в его чернильном омуте кишмя кишат золотые головастики. Это зрелище, как ни странно, не угнетает Тлахача, наоборот, успокаивает, утверждает его в сознании собственной необходимости. Он решает продолжить свой обход, чтоб утишить совесть и иметь возможность выпить рюмочку в трактире «У лошадки». Конечно же, его путь ведет к центру рынка, где во тьме, словно одинокий утес, поднялся с глубокого дна весовой сарайчик. Тлахач обходит это ветхое строение со всех сторон, дергает ручку дверей и через разбитое окно запускает в его утробу испытующий лучик служебного фонарика. Прильнув лицом к раме, он следует взглядом за блуждающим лучом света. Помещение пусто, как обычно. Тлахач видит лишь плечо весов с передвижной гирей, столик и стулья, а в углу — пивную бутылку, которая валяется здесь с последней весенней ярмарки. В Бытни, если поискать, найдутся, конечно, места и позаброшенней, возьмите хотя бы проулок между кладбищенской оградой и стеной прихода. Но весовая так и манит к себе Тлахача, это его навязчивая идея, и если бы он когда-нибудь выпил лишку, то непременно поведал бы вам, что здесь его однажды настигнет судьба. «Кого-нибудь застукаю, а он меня и пришибет», — сказал бы он, желая придать своей профессии трагичную романтическую окраску.

Окончив осмотр, который благодаря подобным фантазиям связан с определенной толикой волнения, Тлахач может продолжить свой обход, вполне удовлетворенный тем, что и на сей раз ему удалось избежать воображаемой ловушки. Он идет по густой траве, которая скрадывает его шаги, делая их вовсе неслышными, вдоль ручья, ставшего более торопливым и говорливым после недавних дождей. Идет в темноте, достаточно, однако, прозрачной для его привычных глаз, в темноте, размытой светом нескольких худосочных фонарей. И никак не может избавиться от странного ощущения, пожалуй, даже страха, будто кто-то крадется за ним по пятам.

И он поступает так, как и пристало человеку с его характером, которому кажется, будто его поджидает опасность: он поворачивается, чтоб встретить опасность лицом к лицу, как бык встречает нападающего на него волка. Всякий раз Тлахач натыкается лишь на пустоту, и все же чувство грозящей ему опасности не покидает его.

Он останавливается и прислушивается. Тишина охватывает его и поднимается до самого неба, а потом осыпается вниз со звезд дробным дождем, и только ручей пронзает ее, словно бечевка отвеса, измеряющего глубину. До чего ж благодатная вода в этом говорливом ручье! Если б не она, тишина не выросла бы до таких ужасающих размеров. Тлахач поворачивается и посылает луч света обратно к весовому сарайчику и, слегка стыдясь своего поступка, прощупывает еще и тропинку, бегущую вдоль стены, по другую сторону ручья.