Ты ведь не отставала! Да еще краше была!
А потом война нагрянула… Мой-то, Паня, с твоим Федором в один день ушел. А у меня четверо детей, Соня, сестренка младшая, мама и я — седьма. Одна и работала, билась до устали и все было нипочем, пока жив был Ваня.
Пусть наши годы были в нужде и горе, а чувствовали мы себя бодрыми и непобедимыми. Так ведь? И беда нас не сломила, и война не согнула. Так? А работали… Помнишь, на Соловой Ягодке восемь-девять соток вспахивали! Кто теперь поверит… А зерно грузили. По пять-шесть пудов куль и — в склад. Прешь вверх — аж кажинная в тебе жилка дрожит… Скинешь окаянного — вздохнешь во всю волюшку и снова берешь его да на спину, и не поймешь — кто кого тащит.
Выдюжили. Фигуры сохранили. На трудодень — хлеба жмень, больше и не было. Помнишь, за восемьсот трудодней еще и премия была: давали к зиме три литра белого вина. Ты все берегла про запас: вот Федор вернется с фронту — мол, угощу по-царски.
Вернулся, тартыга. Радовались: хоть один мужик на деревню целый вернулся. Сразу же его в председатели и назначили. Вернулся… а кто ведал, что при живом-то мужике — ты сусла горького досыта хлебнешь?! Чего это он в городской нашел? Чем она его прилечила-приколдовала?
Все было. Талан черт унес — прикатил бочку слез.
Только теперь малость обидно: работали, колхозничали всю жизнь, ни рук, ни ног не жалели, тянули последние жилы, всю страну хлебом кормили, а старость подошла — пенсию — с ноготок. Мне вот недавно добавили… три рубля. Стало быть — по рублю на день. Как так? Вот рабочим по справедливости сделали, а мы, будто на печке лежали, не робили, трудов никаких не ломали, не заслужили вродь… Ладно. У меня дети выросли, помогают.
А сейчас посмотрю: молодые все что-то маракаются, жизнью недовольные. Там плохо, тут кисло. Привередничают, ломаются. Не пойму я — чего им еще нужно?
Ой, так зло и берет! Смотрю на них и все думаю, думаю, все передумки передумала: как дальше жизнь пойдет, кто на земле робить будет, хлеб-батюшку растить, детей рожать? Чего это их в город тянет? Чужой там хлеб: не тобой рощенный, не твоими руками нянченный. Как он в горло пойдет?.. Опять-таки, ни фатеры, ни отца с матерью. А миру! Шум-гром! Люди чего-то все торопятся, как тараканы бегают.
Мы с тобою жизнь честно прожили и детей воспитали. Дай им бог здоровья, а жизненное счастье в ихних руках.
У меня Вова и Валера инженеры. Вова-то совсем седой. Я, было, испугалась: свихнется парень. День и ночь в работе, чертежи чертит. Похудел, почернел — два года какую-то самочислительную машинку измысливали.
Сделали машину — орден дали, снова за работу — весь кабинет дома бумагами да книгами завалил. Я его ругаю: «Поседел весь, а ведь и пятидесяти нет». Улыбается. «Седина, — говорит, — сейчас в моде. Главное, мама, сердцем не поседеть».
Толя… царство ему небесное… такой же неунывный, моторный был. Сейчас, может, космонавтом бы стал… Самолет его, говорили мне, на чужой город падал, где-то там у немцев. Так он в другую сторону урулил, а сам не успел спрыгнуть.
Вот так время меняется: то все воевали, врагами смертными были — теперь вроде как породнились. Памятью ли тяжелой, кровью ли…
А зла на них давно не держу: простила им Ваню. Толя-то, вишь, геройством и мне, старой, сердце открыл: все мы, люди, одного неба звездочки, на одной земле живем.
Зина в политехническом училась, не закончила: поторопилась замуж выйти. Нам, девкам, отчего не терпится? А? Закон такой, что ли?
Ребенок родился — какая бабе учеба?! Теперь ее главный экзамен — дите. Дом весь на ней: от кухни до порожка — ее дорожка…
Сама я не смогла ей помочь, крутилась-вертелась меж сынами, что коклюшка. Так Зина сейчас работает на заводе, контролирует детали, не обижена и зарплатой. Детей двое, муж не пьет. Чего еще надо?!
Милые мои подружки! Все складно и ладно у меня — только вот старость. Обидно. И жить можно, и одеться есть во что, и радоваться есть чему. А годы бегут под гору.
Живу в том же старом доме. Зимой гостить езжу к сынам и к Зине. В огороде нынче посадила что положено, сами знаете. Огород у меня небольшой — копать уже самой трудновато. Совсем стала старуха, но на язык еще бойкая, не переговоришь. И бегаю быстро — сзади не остаюсь, если идем в лес по ягоды и грибы. Бегу, как молодая, огнем схваченная.
Да еще скажу: не работаю я уже два года. Подумала — зачем мне. Перед смертью отдохнуть надо, а то еще, может, на том свете заставят работать… Так поработаем, нам не привыкать.
С питанием у нас пока неважно. Говорят, это временно. Понятно — в деревне работать некому. А пока масло растительное есть, маргарин, сахар. Молока по два литра дают, яичек один раз в месяц привозят, мясо бывает по четыре-пять рублей за кило, кооперативное. И то — что обижаться: почти в деревне живем, голодные не бываем. Я поросят держу, курочек. С огорода летом у меня все свеженькое и веселенькое: укропчик, лучок, редиска — все остальное.
Паня и Варя, вот я вам все отписала, и вы мне напишите, как живете-поживаете, сколько гостил у Али Геннадий. Будешь ли, Паня, работать после отпуска? То ж, поди, не молоденькая, сзади кавалеры не ходят. Все отпишите и пошлите свое фото. Я буду ждать. Очень хочется на вас поглядеть.
