Свет грядущих дней - [122]

Окно, под которым стояла койка Бэли, выходило на гетто; тюрьма располагалась прямо напротив дома, где обосновалась «Свобода». «Мне кажется, что они наблюдают за нами»[767], – говорила бывало Лонка, и они представляли себе, будто Цивья и Антек видят их. Лонка выбрасывала из окна записки; однажды она видела, как кто-то подобрал ее записку, и молилась, чтобы на воле узнали, где она. Из того же окна Бэля видела, как играют приютские еврейские дети, но видела она и то, как полиция терроризирует евреев. Приходилось притворяться, будто ей это нравится. Однажды, услышав отчаянные крики, она придвинула к окну стул, взобралась на него, чтобы лучше видеть, и стала свидетельницей того, как нацист до смерти забил еврейского ребенка, а потом отходил дубинкой старика, умолявшего его остановиться. Когда старика в конце концов застрелили, его сын сказал: «Убейте и меня, мне больше незачем жить». Гестаповец радостно согласился, только сначала велел мужчине похоронить отца. Мужчина взвыл от горя и поцеловал отца в лоб. Нацист застрелил и его и приказал находившимся поблизости евреям замыть кровь. Бэля окаменела от ужаса, ее захлестнула жажда мести, она лишилась дара речи и не могла ни слова сказать в ответ на вопросы сокамерниц о том, что она там увидела, опасаясь, что не сможет сдержаться и разрыдается.

Условия в соседней камере, для евреек-политзаключенных, были еще хуже. Они, полуголые, спали на полу, их едва кормили и заставляли чистить уборные. Дважды в день их выводили делать физические упражнения и при этом избивали. В одной из узниц Лонка узнала шестнадцатилетнюю Шошану Гьедну[768] – единственную дочь одной рабочей варшавской семьи. Она в очень юном возрасте вступила в «Свободу» и вела подпольную работу в гетто. Шошану поймали, когда она разносила газету движения. Во дворе она пыталась перехватить взгляд Бэли и Лонки, была на седьмом небе от счастья, когда удавалось встретиться с ними в умывальне, просила их рассказать о ней товарищам после ее смерти.

Однажды ночью Бэля услышала крики, которые должно было быть слышно даже на небесах. Она не могла уснуть, боялась, что это кричит Шошана. Первое, что она сделала с утра, – попросилась в уборную. В умывальне бледная, плачущая Шошана рассказала Бэле, что евреев вывели ночью во двор в одном белье и спустили на них собак. Она подняла подол платья: из правой ноги у нее был выдран кусок мяса. Девушка совершенно обессилела от боли, но продолжала чистить туалеты. Бэля прямо оттуда пошла к женщине-врачу, попросила бинт, прикрыла его шарфом и потихоньку перевязала Шошане раны там же, в туалете.

Узниц – полек тоже – регулярно уводили на казнь. После любого инцидента, который истолковывали как антинемецкий, нескольких человек вешали на городских площадях в назидание всем полякам. Однажды ночью узниц подняли с постели и заставили цепочками по десять человек бежать в соседнее здание. Бэля была седьмой в своей цепочке, Лонка – девятой. Каждой десятой велели выйти из строя. Позднее Бэля узнала, что их повесили на фонарных столбах по всей Варшаве[769].

До узников почти не доходили новости с воли, но иногда польки-секретарши приносили обрывки газет. Когда над головами послышался гул русских самолетов, все пришли в большое волнение.

По воскресеньям немцы проводили проверки в окружении целой свиты. Однажды во время такого обхода Бэля обратилась к поляку из начальства с просьбой дать ей работу, сказала, что без нее она просто сойдет с ума. На следующий день ее отрядили присматривать за прачечной самообслуживания. Тогда она сказала какому-то офицеру, что ее подруга «Криста» тоже хочет работать, таким образом Лонку отправили на кухню чистить картошку. Работа немного отвлекала от голода, и время тянулось не так долго. Лонка украла несколько картошин и испекла их на кухне в очаге. Часть отдала Шошане, для евреек.

Бэлю допрашивали более четырех месяцев. Один раз пригрозили: если она сейчас же не признается, кто дал ей оружие, ее расстреляют на месте. Как всегда, она твердила, что это ее собственное оружие. Ее избили, отволокли в лес и объявили, что жить ей осталось – всего один час. Однако через некоторое время охранники смилостивились и отвели ее обратно в камеру. Лонка ждала, глядя в окно. «Когда я увидела ее лицо, – написала впоследствии Бэля, – я даже забыла о боли».

В ноябре 1942 года заключенным зачитали список из пятидесяти имен. Бэля и Лонка тоже были в списке. Бэля почти обрадовалась: наконец-то, вероятно, появится шанс бежать. Женщинам выдали хлеб с джемом, затолкали в крытые грузовики с кучей охраны, велели молчать, потом пересадили в арестантский вагон без окон и щелей. Бэля и Лонка, в летних платьях, сидели в углу, прижавшись друг к другу, чтобы согреться, и всю дорогу были начеку.

Проведя в дороге много часов, они прибыли на место, их вывели из вагона. Оркестр играл немецкие марши. Они прочли название станции – Освенцим. На ажурной решетке над воротами красовалась надпись «Arbeit maсht frei»[770]. Бэля не знала, как это перевести, но сразу заметила: хотя ворота широкие, выходов здесь не было.