Свет грядущих дней - [105]

Реня и Антек предполагали встретиться на очередном уличном углу, на сей раз перед профессиональным училищем, или техникумом. Реня надела новое платье и туфли, которыми ее снабдили. В заплетенных косах у нее алел яркий цветок – чтобы Антек ее узнал. По дороге к назначенному месту Реня молилась, чтобы все обошлось хорошо, чтобы они встретились, чтобы она могла получить все, что требовалось, и вернуться в Бендзин, к своим друзьям, к сестре Саре. Издали она заметила мужчину. Он держал под мышкой свернутую газету – свой опознавательный знак.

Она не могла поверить. «Ведь это был легендарный Антек собственной персоной»[715], – писала она, называя его польским псевдонимом. Она старалась не смотреть слишком явно на высокого молодого блондина «с элегантными, как у богатого господина, усами». Он был одет во все зеленое.

Реня прошла мимо, чуть замедлив шаг, чтобы он рассмотрел ее цветок.

Но мужчина не пошевелился.

Что дальше?

Она рискнула: развернулась и прошла по улице в обратном направлении.

Опять никакой реакции.

Почему он к ней не подходит? Может, это не он? Подсадной? Или знает, что за ними следят? Их подставили?

Внутренний голос подсказал ей, что все же надо попытаться.

– Привет, – сказала она по-польски. – Ты Антек?

– А ты Ванда? – ответил он вопросом на вопрос.

– Да.

– И ты утверждаешь, что ты еврейка? – шепотом произнес он с изумленным видом. – Преклоняю колени.

Ее представление оказалось слишком хорошим.

– А ты утверждаешь, что ты еврей? – с облегчением ответила Реня.

Антек зашагал рядом с Реней твердым, энергичным шагом: он чувствовал себя уверенно на арийской стороне. Она не могла поверить, что этот «мнимый аристократ с решительной походкой»[716] на самом деле еврей. Реня описывала его как человека надежного, ловкого, как белка, настороженного, как заяц, замечающего все вокруг. Стоило ему посмотреть на тебя – и он уже все о тебе знал.

Вступив с ним в разговор, она, однако, обратила внимание на его скрипучий польский акцент и сразу определила: еврей из Вильно.

Они с тревогой и печалью поговорили о внезапном исчезновении Ины.

– Должно быть, ее задержали на пограничном паспортном контроле, – предположила Реня.

– Мы точно не знаем, – ответил Антек, стараясь успокоить ее. – Может, какая-то неприятность заставила ее вернуться домой.

Позже Реня вспоминала, что он обращался с ней ласково, заботливо, как с дочкой. В том мире раннего сиротства девять лет разницы в возрасте ощущались как девяносто.

Антек пообещал приготовить визы для оставшихся членов группы, а также автобус для евреев с семитской внешностью как можно быстрее. Но ни то ни другое легкой задачей не являлось, требовалось время для ее выполнения. Обговорив все это, они до поры расстались.

Пока товарищи не нашли для Ривки постоянного жилья, было решено поместить ее в убежище. Антек дал Рене адрес и деньги: по 200 злотых за день плюс на питание.

Реня провела в Варшаве несколько дней, спала в каком-то подвале. Там в коридоре жил мальчик-еврей, похожий на поляка, Реня изображала его сестру. Хозяйке дома они сказали, что Реня без разрешения сбежала от немцев, чтобы увидеться с братом, поэтому не хочет официально регистрироваться, но обещала пробыть совсем недолго. В последующие дни она старалась избегать встреч с хозяйкой, ни к чему было натыкаться и на соседей. Большинство «ассимилировавшихся» евреев сочиняли какие-нибудь истории о том, чем они занимаются в дневное время (работа, семья), и уходили из дому на восемь часов: бродили по городу, притворяясь, что идут по каким-то делам.

На самом деле Рене нечем было занять себя, кроме как ждать визы и информацию об автобусе, поэтому нетерпение ее росло. Каждый день она встречалась с Антеком и торопила его. Она не могла больше откладывать возвращение в Бендзин. Всеобщая высылка могла начаться в любое время. Может, лучше забрать уже готовые документы и уехать, больше не ждать? – размышляла она снова и снова. В глубине души Реня чувствовала – знала! – что каждый следующий день может стать роковым. Часы тикали, стрелки бежали все быстрее и быстрее, приближая гибель.

Ожидание затягивалось, отсрочка следовала за отсрочкой. Наконец автобус был готов, и Реня договорилась, чтобы ей прислали телеграмму с сообщением о том, когда он будет подъезжать к Камёнкскому гетто. Подоспело и еще несколько виз. Дополнительного оружия ей достать не удалось, но она взяла все, что смогла собрать, и сказала Антеку, что просто не может больше оставаться в Варшаве.

Реня отправилась в путь, двадцать две фальшивые визы были прилеплены у нее к телу и зашиты в юбку вместе с фотографиями и проездными документами, прилагавшимися к каждой из них. С того самого момента как она вышла на улицу, сердце у нее не переставало бешено колотиться. Она боялась, что ее могут задержать каждую минуту. Что же случилось с Иной?

В поезде проводились обычные проверки, но теперь к ним добавились и личные обыски. Жандармы приблизились к ней.

При первом же взгляде на них, вспоминала она впоследствии, ее охватила паника. Но она не потеряла присутствия духа.

Реня кокетливо посмотрела им прямо в глаза и невозмутимо открыла свои сумки. «Они рылись в них, как куры в песке», – писала она. Держась уверенно, задушевно улыбаясь, Реня не переставала болтать с ними, поддерживая зрительный контакт, не показывая и тени страха – чтобы они не стали обыскивать ее.