Сверху и снизу - [101]

Я также начинаю задумываться о психологических корнях его садомазохизма — не связано ли это стремление к господству с его неспособностью стать выдающимся музыкантом? Однажды М. сказал мне, что смирился со своими ограниченными способностями, и возможно, его садомазохизм — это часть сложного юнговского баланса, когда невозможность обладать врожденным талантом заставляет добиваться полного обладания женщиной. Я, конечно, не выпадаю из этого анализа, только у меня все наоборот. Я всегда была хозяйкой своей судьбы — и с точки зрения личных взаимоотношений, и с точки зрения профессиональной карьеры, — так что, возможно, именно это позволяет мне с такой готовностью подчиняться М.

— Ты скажешь это студенту? — спрашиваю я. — Что ему не хватает гениальности?

М. печально улыбается, голос его смягчается.

— Нет, — говорит он. — Разбивать мечты не входит в мои обязанности. Я здесь для того, чтобы научить его всему, что знаю. Он должен сам прийти к такому выводу. — Помолчав, М. добавляет: — Наверное, если он придет и прямо меня об этом спросит, я обязан сказать ему правду; но он не спросит — они никогда не спрашивают.

Я отправляюсь на кухню за пармезанским сыром. В дверь звонят, и я, не подумав, открываю. Два маленьких мальчика с посиневшими губами, в наброшенных поверх костюмов желтых плащах устало произносят: «Кошелек или жизнь!» — и протягивают две сырые наволочки, которые используют вместо мешков. У М. в доме нет никаких конфет, поэтому я роюсь в сумочке в поисках мелочи и, найдя два двадцатипятицентовика, бросаю их в подставленные мешки. Мальчики уходят, оставляя на крыльце грязные следы. На улице под зонтиком жмутся их родители, напоминая мне о тех Хэллоуинах, когда я сама была ребенком, — еще до рождения Фрэнни. Тогда я ходила от двери к двери и собирала конфеты, в то время как мой отец, сгорбившись, наблюдал за мной с дороги: его присутствие выдавали только массивный темный силуэт да светящийся в темноте красный огонек зажженной сигареты.

Вернувшись в столовую, я вновь принимаюсь за лазанью, думая при этом об М. и его ночных рандеву с пианино. Взглянув на меня, он лукаво улыбается.

— Сними блузку и лифчик, — говорит он мне. — Я хочу посмотреть на тебя, пока буду есть.

Я сразу чувствую дрожь в желудке и покалывание в паху. Одни его слова «сними блузку» уже меня возбудили. Моя рука застывает в неподвижности, вилка повисает в воздухе. Некоторых мысль о сексе побуждает к действию, у меня же, наоборот, наступает своего рода паралич, который длится несколько секунд. В эти секунды пульс мой учащается, а дыхание становится лихорадочным и тяжелым.

М. не сводит с меня глаз, и я с готовностью капитулирую. Отложив в сторону вилку, я вытаскиваю блузку из-под юбки. Блузка белая с высоким воротником, на груди маленькие перламутровые пуговицы. Я начинаю по одной их расстегивать. Мои пальцы внезапно становятся неуклюжими, и я трачу на это больше времени, чем обычно. Петли кажутся чересчур маленькими, мои пальцы — чересчур большими и неловкими. Я судорожно проталкиваю каждую пуговицу сквозь узкое отверстие. М. по-прежнему наблюдает за мной, продолжая есть. Разделавшись с последней пуговицей, я сбрасываю с плеч блузку и небрежно роняю ее на пол. Думая о Фрэнни, о том, как она сидела в этом же кресле и делала для М. то же самое, я завожу руку за спину и расстегиваю лифчик, который тоже падает на пол.

— Хорошо. — М. одобрительно кивает. — Теперь ты можешь есть.

Взяв вилку, я снова принимаюсь за лазанью. Я проделывала нечто подобное уже много раз — иногда М. желал видеть мои груди обнаженными, иногда требовал, чтобы я разделась ниже пояса, — но тем не менее каждый раз это вызывает у меня желание. Его приказ повергает меня в дрожь, насильственное обнажение возбуждает. Я хочу, чтобы М. трахнул меня, но знаю, что пока он не будет этого делать, и задержка заставляет меня хотеть его еще больше.

Протянув руку, он дотрагивается до моих сосков, заставляя их напрячься. Я слегка выгибаю спину, подвигая вперед груди.

— Прекрасно, — говорит он и снова принимается за еду.

Мне хочется попросить, чтобы он начал сжимать их и ласкать, но я знаю, что М. не станет этого делать. Он никогда не делает так, как я прошу, а только как хочется ему. Я продолжаю есть, мои соски отвердели и ждут его прикосновений.

Снова звонят в дверь, и М. усмехается:

— Ты хотела открыть?

Я отрицательно качаю головой. Мы слышим шорох шагов, шепот, затем шаги удаляются и наступает тишина.

— Хочешь, я расскажу тебе еще одну историю насчет Фрэнни? — Он берет бутылку и наполняет наши бокалы вином.

— Да.

Я знаю, что в ближайшее время мы не будем заниматься сексом, и начинаю постепенно успокаиваться.

М. откидывается на спинку кресла и доедает оставшееся на тарелке.

— Вскоре после нашей экскурсии в свинарник я рассказал Фрэнни о своем интересе к животным. Кстати, это было после ужина, примерно в такой же обстановке: ее груди были обнажены, как сейчас твои. — Он поднимает свой бокал и отпивает глоток. — Конечно, они были намного больше — твои очень милы, но, должен сознаться, я большой любитель грудей. Они не могут быть для меня слишком велики.