Сверхновая американская фантастика, 1995 № 05-06 - [43]

— Не нужно. Я сам ее отыщу.

Я спустился в лифте до палубы G и отыскал гостиную Тропикана. Зашел, не постучавшись. Одри сидела за столом со своим отцом и с кем-то еще из штата Возрождения.

— Джи-Ди! — удивленно воскликнула она.

— Могу я поговорить с тобой минутку?

— Мы тут как раз обсуждаем кое-что, — сказала она, взглянув на отца.

— Да поговори ты с мальчиком, — сказал преподобный Пеннибэйкер. — Похоже, он чем-то здорово обеспокоен.

— Я ненадолго, папа. — Она поднялась, взяла меня за руку, и мы вышли в коридор.

— Что случилось, Джи-Ди?

— Взгляни вот на это. — Я протянул ей записку. Одри прочла ее и густо покраснела.

— Может, вы объяснитесь прямо сейчас, мистер? — сказала она сердито.

— Это твой почерк?

Одри с напором сказала:

— Я никогда не писала этого. И я бы ни за что этого не сделала!

— Одри, это было послано с капитанского мостика завтра. Стюард говорит, ошибки нет.

Глаза Одри вспыхнули.

— Ты читал эту лживую книгу, да?

— Книга не имеет никакого отношения к этой записке.

— Я так и знала! С первого взгляда на тебя ясно, что ты Побывал в этой омерзительной книжонке. Ты и сейчас весь переполнен ею, разве нет? У тебя грязные мысли. Ну и думай о чем хочешь, только держись от меня подальше! Я больше не хочу с тобой разговаривать.

В этот момент появился преподобный Пеннибэйкер.

— Из-за чего скандал, а, дети?

Одри бросила на меня холодный высокомерный взгляд.

— Ты только погляди на эту записку, папа, — воскликнула она. И прежде чем я успел сказать хоть слово, протянула ее отцу. Преподобный Пеннибэйкер медленно прочел ее, потирая затылок. Я напрягся, ожидая, что он вот-вот бросится на меня и придушит, но вместо этого он взглянул на нее.

— Но ведь это твой почерк, дорогая.

— Папа!

— Разумеется, ты ничего подобного никогда не делала. Но я всегда говорил в своих проповедях, что все эти летающие цилиндры никогда не были частью Господнего промысла.

— Что! — воскликнула Одри. — Папа, он же обвиняет меня в чем-то ужасном! Ты только посмотри на зачеркнутые слова!

— Не написал же молодой человек эту записку сам, дочка. — Он поглядел на меня и странно улыбнулся. — Но я всегда чувствовал, что эти вести из будущего никому не идут на пользу. Человек не должен знать о своей судьбе — это противно природе. Такое знание меняет его. Он пробует изменить будущее, но своими действиями только заставляет свершиться как раз те события, которых он и пытался избежать. Древние греки очень хорошо понимали это.

— Я не хотел, чтобы эту записку видели вы, сэр, — сказал я.

— Ничего плохого не случилось. Ведь никто пока не сделал ничего неподобающего, не правда ли?

— Разумеется нет, папа!

— Ну тогда все в порядке! — С этими словами преподобный Пеннибэйкер скатал записку в шарик своими большими ладонями. Потом прошел в коридор и кинул шарик в мусоропровод.

— Ну вот, сынок, — сказал он, вернувшись. — Я снял с тебя твою ношу. А теперь давайте больше не вспоминать об этом. — Он отечески улыбнулся. — Еще что-нибудь?

— Нет, — ответил я, обиженно взглянув на Одри. — Думаю, нет.

— Ну и ладно. Нам еще нужно тут кое-что проработать, если вы не возражаете.

— Конечно. Простите, что прервал вас.

— Не беспокойся, сынок. Увидимся на Большом Балу.

Одри, так и не взглянув на меня, вошла в дверь, которую отец придержал для нее, и они вернулись в гостиную.

8

Я был расстроен и отправился разыскивать человека, который, как я полагал, единственный сможет растолковать мне, что произошло. Джорджа Джонсона. Я позвонил в дверь каюты и услышал звук отодвигаемого кресла, а потом — тяжелые шаги. Дверь отворилась. Джонсон был без рубашки — в одних лишь шортах и сандалиях. Длинные седые волосы свисали на глаза. Его широкая грудь тоже поросла седым волосом. Кожа была дряблой и старческой.

— Какого черта тебе тут нужно?

Я рассказал ему о цилиндрике и о том, что преподобный Пеннибэйкер сделал с запиской. Джонсон с минуту раздумывал.

— Оральный секс, а? Так как же ты собираешься убить время до завтра, малыш?

— Да я не об этом беспокоюсь, — сказал я сквозь зубы. — Думаю, мы попали в шторм.

— Ладно, не психуй. Заходи. — Он отодвинулся, и я вошел в комнату.

Ничего неопрятнее я до сих пор не видел. Весь пол был сплошь заставлен грязными тарелками, пустыми стаканами и бутылками. Одежда валялась повсюду. На столе тоже был навален какой-то хлам. В каюте стояла включенная записывающая аппаратура, а перед ней — черная антикварная пишущая машинка, ощетинившаяся воткнутыми в нее записками. За ней лицом к стене повернута видовая пластина с чьим-то портретом. В лучах света плясала густая пыль. Аккуратно выглядел лишь ряд пустых бутылок под умывальником. Джонсон наполнил чайник водой и поставил его на горелку. Тот сразу же закипел, и он Налил кипяток в чашку, на верхушке которой был укреплен конический фильтр.

— Хочешь кофе? Настоящий.

«Ох уж эти земляне с их «настоящим» кофе», — подумал я, вспомнив, как обожали кофе Ирен и Горди. Мне было немного больно думать о них, и я стал виновато гадать — не начались ли у них из-за меня неприятности?

— Нет, спасибо.

Джонсон подошел с дымящейся чашкой. Рядом с койкой стояло кресло, загроможденное бумагами, микрокнигами-справочниками, конвертами и почтовыми цилиндриками. Он отодвинул гантели, чтобы освободить немного места и сесть, но, когда он нагнулся, корабль накренился и кофе пролился Джонсону на голые колени.