Свечка. Том 1 - [44]
Докладная записка
Докладываю: я не помню, как я провел пятое (5) апреля СЕГО года. (Потому что у меня память так устроена. [А еще потому, что я не мальчик и не собираюсь ни перед кем оправдываться.] {И вообще, я не тот, за кого вы меня принимаете. })
Вот так! Чтобы материал лучше усвоили! Скобки круглые, скобки квадратные, скобки фигурные. Мысль, а в ней еще мысль, а в ней еще! В море – ларец, в ларце – утка, в утке – яйцо… («А на яйце написано: “Смерть Кащею Бессмертному!”» – Алиска придумала, очень остроумно, молодец!) А число, а подпись? Значит, вчера у нас был День милиции, десятое ноября, сегодня, значит, одиннадцатое, одиннадцатого, значит, одиннадцатого девяносто седьмого года: 11.XI.97 г. А теперь подпись! Подпись свою я сочинил в детстве, когда мечтал иметь строгий темно-синий костюм и золотые часы на руке, и она получилась очень необычная… Гера увидел и прокомментировал: «Так расписывается директор лесопилки, выписывая погорельцам кубометр теса». Да я и сам знаю: чем меньше, мельче человек, тем претенциознее у него подпись. Уже в зрелом возрасте я пытался ее переделать, упростить, но без малейшего успеха. Видимо, вошла в привычку, а, как говорят, привычка – вторая натура. – Ладно, расписывайся. – Ладно, расписываюсь… Расписываюсь и не вижу, точнее, вижу его, когда он уже сюда вошел, – стоит и смотрит на меня, а я все веду себя так, как будто он только сюда входит и не видит, чем я тут занимаюсь, и я торопливо сминаю лист в кулаке и незаметно бросаю его в урну, – я думаю, что незаметно, хотя уже и не думаю, это невозможно уже думать, потому что он стоит и смотрит, а я сминаю лист и бросаю его в урну… Я его ненавижу, этого Неписигина, и нисколько не скрываю своих чувств! Я смотрю на него, и он смотрит на меня. Он смотрит на меня укоризненно и насмешливо, вот точно с таким же взглядом он сказал про курьера Ваню: «Стучит», а сам-то… Но сейчас он ничего не говорит. Нечего сказать? Нечего сказать…
– Вы бы лучше съели, – говорит он мне и прибавляет: – Это было бы надежнее…
Это шутка, понимаю, и я, понимаю, должен улыбаться? Не буду я улыбаться!
Он подходит к урне, наклоняется, извлекает из нее мой несчастный листок, разворачивает и читает. Долго читает, внимательно читает, сосредоточенно читает. Да улыбнись же, это же шутка, понимаешь, шутка!
– А это мы подошьем к вашему «Делу», – говорит он, а сам складывает мой несчастный листок и прячет его в карман.
Ну подшивайте, что же вы? Подшивайте! А-а… Да знаю я, нет у вас никакого моего «Дела»! А когда спрашиваю, в чем меня обвиняют, уходите от ответа. Не знаете? Не хотите сказать? Боитесь? Вы боитесь! Сокрушилина боитесь! Потому что у него и «Hummer», и мобильник, и пистолет под мышкой! Потому что он без пяти минут Генпрокурор, а может, уже и сейчас Генпрокурор, а вы вообще неизвестно кто! «Пятое апреля сего года»! Оно вам нужно, это пятое апреля сего года? Сокрушилин сказал: «Пятое апреля сего года», и вы повторяете: «Пятое апреля сего года». А если бы он сказал не пятое, а двадцать пятое? Ноября! И вы бы повторяли: «Двадцать пятое ноября». Как попка! Повторяете, как попка! В то время, когда в стране – разгул преступности, когда на улицах гремят выстрелы и взрывы, вы повторяете, как попка!
– К сожалению, мы вынуждены вас задержать на срок до трех суток, – говорит он, как-то криво улыбнувшись, и уходит. И всё…
Но ты слышишь, старик, – до трех суток! А что это значит? Это значит то, что я решил для себя сразу, как только все это началось, точнее, не сразу, а когда проснулся среди ночи в КПЗ, это значит – три дня и три ночи! За други своя. Но откуда же это? Не помню. Ну вот и всё… Нет, не всё, далеко не всё, совершенно не всё! Как-то жалко улыбнувшись, он подошел ко мне и вдруг протянул узкую ладонь. И, ничтоже сумняшеся, мгновенно забыв о твердом решении никогда и ни при каких обстоятельствах не подавать ему руки, я подал и пожал! Но почему, почему, Золоторотов, всю свою жизнь ты делаешь то, что не хочешь, и не делаешь того, что хочешь? Говоришь, когда надо молчать, и молчишь, когда надо говорить? И всем, абсолютно всем пожимаешь руку – почему?!
Вторая
А в положении арестованного, милостивые государи, есть и свои положительные стороны. Тебя – охраняют! Ты – в безопасности! Ты идешь по длинному коридору, как по подземному переходу, – очень похоже, очень похоже… Так вот! Там, в подземном переходе на вас запросто могут напасть: панки какие-нибудь, скинхеды бритоголовые (а если просто шпана, банальная шпана, хулиганье – разве от этого легче?), вас там (в подземном переходе) могут ограбить, избить и даже убить… Здесь же (где здесь?) подобное безобразие абсолютно исключено! Во-первых, ты здесь (где здесь?) совершенно один (если не считать охранника), а не бояться одиночества еще в детстве меня научили мама и мужественный Бен из фильма «Последний дюйм»: «Никогда ничего не бойся, когда ты один». А я как раз один! (Не считая охранника.) Это – во-первых. А во-вторых – почему же его не считать? Ведь он меня охраняет! Он фактически тот же телохранитель. Бесплатный, замечу. Гера рассказывал, что, когда на него рэкет наезжал, он нанял телохранителей из частного агентства и платил им – а это когда еще было! – по сто долларов в час! Они его чуть не разорили. Гера потом рассказывал, что они натренированы только на то, чтобы успеть спрятаться самому, когда в тебя стрелять станут. (В конце концов Гера рванул в Харьков к тетушке и там благополучно отсиделся.) А вот у меня – телохранитель бесплатный. Он бережно хранит мое тело и, если я сейчас споткнусь, он не даст мне упасть, подхватит, поставит на ноги… А ты помнишь, как мы ехали, как застряли в пробке на Брестской улице, и на тротуаре (а было холодно, промозгло, сыро), на тротуаре лежал старик, и все его обходили, испуганно и брезгливо – стороной. А мы сидели в твоем красном «Ягуаре», в двух метрах от него, и я решил выйти посмотреть, мы ведь все равно стояли, а ты пошутил, очень остроумно пошутил: «Думаешь, у него чумка?» Оказался просто пьяный… О чем это я?.. Так вот! Если ВЫ упадете вдруг на улице, как тот бомж, к вам никто не подойдет, а мне здесь и споткнуться не дадут! Вон он какой у меня симпатяга – спиной чувствую… Только неправильно поет… Надо: «Зайка моя, я твой зайчик!..» «Алла родила от Филиппа пятерых». Армянское радио спрашивают: «Кто такой Леонид Ильич Брежнев?» Армянское радио отвечает: «Мелкий тиран эпохи Аллы Пугачевой». Ха-ха! А что, сбылось пророчество! Как там дальше-то? «Зайка моя, я твой пальчик!» Дурацкая песенка… Но забавная, между прочим, мысль просматривается: чтобы твое тело (то бишь ты сам) стало (стал) настолько ценным, чтобы к нему (к тебе!) приставили телохранителя, для этого надо! совершить! преступление! (А лучше, как я, не совершить.) И будет тогда у вас свой собственный телохранитель! За государственный, замечу, счет. Оплаченный налогоплательщиками. Да меня сейчас фактически (и юридически!) вся Россия охраняет! Вся Россия!
