Свеча горела - [55]

С белым пеплом баллад на челе,

С загрубевшей от музыки коркой

На поденной душе, вдалеке

Неумелой толпы, как шахтерку,

Проводящую день в руднике.

5

Она

Изборожденный тьмою бороздок,

Рябью сбежавший при виде любви,

Этот, вот этот бесснежный воздух,

Этот, вот этот – руками лови?

Годы льдов простерлися

Небом в отдаленьи,

Я ловлю, как горлицу,

Воздух голой жменей.

Вслед за накидкой ваточной

Всё – долой, долой!

Нынче небес недостаточно,

Как мне дышать золой!

Ах, грудь с грудью борются

День с уединеньем.

Я ловлю, как горлицу,

Воздух голой жменей.

6

Он

Я люблю, как дышу. И я знаю:

Две души стали в теле моем.

И любовь та душа иная,

Им несносно и тесно вдвоем.

От тебя моя жажда пособья,

Без тебя я не знаю пути,

Я с восторгом отдам тебе обе,

Лишь одну из двоих приюти.

О, не смейся, ты знаешь какую.

О, не смейся, ты знаешь к чему.

Я и старой лишиться рискую,

Если новой я рта не зажму.

«Вслед за мной все зовут вас барышней…»

Вслед за мной все зовут вас барышней,

Для меня ж этот зов зачастую,

Как акт наложенья наручней,

Как возглас: «Я вас арестую».

Нас отыщут легко все тюремщики

По очень простой примете:

Отныне на свете есть женщина

И у ней есть тень на свете.

Есть лица к туману притертые

Всякий раз, как плашмя на них глянешь,

И только одною аортою

Лихорадящий выплеснут глянец.

1914

«Порою ты, опередив…»

Порою ты, опередив

Мгновенной вспышкой месяцы,

Сродни пожарам чащ и нив,

Когда края безлесятся;

Дыши в грядущее, теребь

И жги его – залижется

Оно душой твоей, как степь

Пожара беглой жижицей.

И от тебя, по самый гроб

С судьбы твоей преддверия

Дни, словно стадо антилоп,

В испуге топчут прерии.

Pro domo [17]

Налетела тень. Затрепыхалась в тяге

Сального огарка. И метнулась вон

С побелевших губ и от листа бумаги

В меловой распах сыреющих окон.

В час, когда писатель – только вероятье,

Бледная догадка бледного огня,

В уши душной ночи как не прокричать ей:

«Это – час убийства! Где-то ждут меня!»

В час, когда из сада остро тянет тенью,

Пьяной, как пространства, мировой, как скок

Степи под седлом, – я весь – на иждивенье

У огня в колонной воспаленных строк.

1914

Appassionata [18]

От жара струились стручья,

От стручьев струился жар,

И ночь пронеслась, как из тучи

С корнем вырванный шар.

Удушьем свело оболочку,

Как змей, трещала ладья,

Сегодня ж мне кажется точкой

Та ночь в небесах бытия.

Не помню я, был ли я первым,

Иль первою были вы –

По ней барабанили нервы,

Как сетка из бечевы.

Громадой рубцов напружась,

От жару грязен и наг,

Был одинок, как ужас,

Ее восклицательный знак.

Проставленный жизнью по сизой

Безводной Сахаре небес,

Он плыл, оттянутый книзу,

И пел про удельный вес.

Последний день Помпеи

Был вечер, как удар,

И был грудною жабой

Лесов – багровый шар,

Чадивший без послабы.

И день валился с ног,

И с ног валился тут же,

Где с людом и шинок,

Подобранный заблудшей

Трясиной, влекся. Где

Концы свели с концами,

Плавучесть звезд в воде

И вод в их панораме.

Где, словно спирт, взасос

Пары болот под паром

Тянули крепость рос,

Разбавленных пожаром.

И был, как паралич,

Тот вечер. Был как кризис

Поэм о смерти. Притч,

Решивших сбыться, близясь.

Сюда! лицом к лицу

Заката, не робея!

Сейчас придет к концу

Последний день Помпеи.

«Это мои, это мои…»

Это мои, это мои,

Это мои непогоды –

Пни и ручьи, блеск колеи,

Мокрые стекла и броды,

Ветер в степи, фыркай, храпи,

Наотмашь брызжи и фыркай!

Что тебе сплин, ропот крапив,

Лепет холстины по стирке.

Платья, кипя, лижут до пят,

Станы гусей и полотнищ

Рвутся, летят, клонят канат,

Плещут в ладони работниц.

Ты и тоску порешь в лоскут,

Порешь, не знаешь покрою,

Вот они там, вот они тут,

Клочьями кочки покроют.

Прощанье

Небо гадливо касалось холма,

Осенью произносились проклятья,

По ветру время носилось, как с платья

Содранная бурьянами тесьма.

Тучи на горку держали. И шли

Переселеньем народов – на горку.

По ветру время носилось оборкой

Грязной, худой, затрапезной земли.

Степь, как архангел, трубила в трубу,

Ветер горланил протяжно и властно:

Степь! Я забыл в обладании гласной,

Как согласуют с губою губу.

Вон, наводя и не на воды жуть,

Как на лампаду, подул он на речку,

Он и пионы, как сальные свечки,

Силится полною грудью задуть.

И задувает. И в мрак погрузясь,

Тускло хладеют и плещут подкладкой

Листья осин. И, упав на площадку,

Свечи с куртин зарываются в грязь.

Стало ли поздно в полях со вчера,

Иль до бумажек сгорел накануне

Вянувший тысячесвечник петуний, –

Тушат. Прощай же. На месяц. Пора.

Муза девятьсот девятого

Слывшая младшею дочерью

Гроз, из фамилии ливней,

Ты, опыленная дочерна

Громом, как крылья крапивниц!

Молния былей пролившихся,

Мглистость молившихся мыслей,

Давность, ты взрыта излишеством,

Ржавчиной блеск твой окислен!

Башни, сшибаясь, набатили,

Вены вздымались в галопе.

Небо купалося в кратере,

Полдень стоял на подкопе.

Луч оловел на посудинах.

И, как пески на самуме,

Клубы догадок полуденных

Рот задыхали безумьем.

Твой же глагол их осиливал,

Но от всемирных песчинок

Хруст на зубах, как от пылева,

Напоминал поединок.