Свеча Дон-Кихота - [73]
Николай Титов стал в те годы писать так же открыто, непосредственно, по-своему, как в юности; талант его был жив и молод, но силы уже иссякали. Мы этого не видели, но Титов-то знал. Поэтому и возникали у него сильные, но до отчаянья грустные строки: «Снова дождь шелестит над балконом по деревьям густым и зеленым. Снова холодом с гор потянуло на проспект, уходящий сутуло. И опять впереди нет просвета в это странно капризное лето. Почему-то я стал собираться в край, откуда нельзя возвращаться. Соберусь. Потихоньку уеду по друзьями пробитому следу. И ничто не изменится в мире — ни в Москве, ни в Крыму, ни в Сибири…»
И главной отрадой стало для него возвращение — хоть в памяти, хоть на минуту — тех давних лет, когда казалось, что впереди лежит прямая и ясная дорога, когда самые дерзкие мечты представлялись легко осуществимыми.
«И вновь в окне — заката пламя. И вновь твержу я дотемна незатемненные годами друзей далеких имена».
Эти строки мне кажутся совершенными — глубокое чувство, которое рано или поздно приходится испытать каждому человеку, обрело в них законченную пластическую и музыкальную форму.
И ярче всего вспоминался Титову тот из «друзей далеких», с которым он делил трудный и радостный хлеб молодых скитаний по сибирским городам и таежным приискам: «Стихи летят в бушующий простор, строка любая чайкой вьется смелой. Таким его я с давних помню пор — кудрявого и с грудью загорелой. Веселый и беспутный озорник, весь словно сотканный из вдохновенья, вошел он в мир моих любимых книг поэзией могучего цветенья».
…Я куда-то уехал, месяца три не видел Николая Ильича, а когда встретил — ужаснулся. Предо мной был совсем другой человек — состарившийся на десятилетия. Глаза его потухли, голова втянулась в плечи. Разговаривал он непривычно мало, видно было, что ничто его не интересует. Все время куда-то торопился — совершенно без цели. Стихов уже не писал, но профессиональная инерция еще работала — раза два-три я доставал ему подстрочник, и он приносил переводы для газеты в срок, сделав их без подъема, но грамотно и добросовестно.
Близкие, разумеется, прилагали все силы, чтобы спасти Николая Ильича, однако это было уже невозможно…
Но когда я читаю его лучшие стихи, он вспоминается мне не таким — внезапно смертельно уставшим человеком, а тем, которого к счастью для себя успел узнать и полюбить — насмешливым, веселым и добрым жизнелюбом, бесспорно имеющим право на песню. Свою. Пусть не очень громкую, но — неповторимую.
Призвание критика
В одной из своих статей Мухамеджан Каратаев вспоминает, как в далекую студенческую пору — в начале 30-х годов — он поделился мечтой стать литературным критиком с одним из преподавателей Казахского педагогического института. И тот, рассказывает Каратаев, «усомнился в целесообразности моего выбора».
«Критики, — говорил он мне, — это неудачники. Не вышло в поэзии, не сумел стать новеллистом или романистом, провалился как драматург — иди в критики. Оттого они все беспощадны, насмешливы, недобры. Их пером водит зависть к талантливым собратьям по перу».
Сейчас такое мнение вузовского преподавателя звучит странновато, но, если учесть литературную обстановку тех лет, то придется признать, что этот мрачный отзыв имел под собой кое-какую почву. Уже тогда казахская литература имела в своем активе талантливые и принципиальные литературно-критические статьи и даже литературоведческие книги, но они принадлежали перу писателей, для которых критический жанр не был основным делом их жизни, перу зачинателей казахской советской поэзии и прозы. Что же касается крайне немногочисленных литераторов, занимавшихся преимущественно критикой, то среди них находились фигуры бесспорно достойные этой грустной характеристики. Например, «критический вождь» КазАПП Каипназаров прославился тем, что свои погромные статьи он зачастую писал, даже не перелистав произведений, которые подвергал уничтожительному разносу, — только расспросив о них знакомых и «соратников». В соответствии с традициями рапповской критики он неустанно вскрывал «социальное лицо» молодых советских писателей Казахстана. После его хирургической операции — главным ее инструментом была примитивная дубинка, так сказать, критический соил — эти лица выглядели однообразно зловеще. Под пером Каипазарова убежденными проповедниками реакционной феодально-байской идеологии оказывались и Мухтар Ауэзов и Сакен Сейфуллин.
Так что мнение каратаевского учителя было продиктовано отнюдь не одной наивностью.
«На меня эти разговоры действовали удручающе», — вспоминает Мухамеджан Каратаев. К счастью, вскоре он прочел одну из последних, предсмертных уже, статей Анатолия Васильевича Луначарского «Мысли о критике», и она укрепила замыслы юного студента. «Я тогда понял, — говорит он: — критика — это благороднейшее поприще. И еще я понял: стать критиком в Казахстане — значит поднимать целину».
Конечно, глубоко продуманные и прочувствованные слова первого наркома просвещения о значении и важности его любимого жанра должны были произвести сильное впечатление на студента-филолога, мечтавшего посвятить себя деятельности литературного критика. Но я не сомневаюсь, что Каратаев выбрал бы тот же жизненный путь и не попадись ему именно тогда статья Луначарского. Не сомневаюсь потому, что Мухамеджан Каратаев — ярчайший пример критика по призванию, потому что для него литературная критика — дело жизни.
Яркая, насыщенная важными событиями жизнь из интимных переживаний собственной души великого гения дала большой материал для интересного и увлекательного повествования. Нового о Пушкине и его ближайшем окружении в этой книге – на добрую дюжину диссертаций. А главное – она актуализирует недооцененное учеными направление поисков, продвигает новую методику изучения жизни и творчества поэта. Читатель узнает тайны истории единственной многолетней, непреходящей, настоящей любви поэта. Особый интерес представляет разгадка графических сюит с «пейзажами», «натюрмортами», «маринами», «иллюстрациями».
В книге собраны очерки об Институте географии РАН – его некоторых отделах и лабораториях, экспедициях, сотрудниках. Они не представляют собой систематическое изложение истории Института. Их цель – рассказать читателям, особенно молодым, о ценных, на наш взгляд, элементах институтского нематериального наследия: об исследовательских установках и побуждениях, стиле работы, деталях быта, характере отношений, об атмосфере, присущей академическому научному сообществу, частью которого Институт является.Очерки сгруппированы в три раздела.
«…Митрополитом был поставлен тогда знаменитый Макарий, бывший дотоле архиепископом в Новгороде. Этот ученый иерарх имел влияние на вел. князя и развил в нем любознательность и книжную начитанность, которою так отличался впоследствии И. Недолго правил князь Иван Шуйский; скоро место его заняли его родственники, князья Ив. и Андрей Михайловичи и Феодор Ив. Скопин…».
Джон Нейхардт (1881–1973) — американский поэт и писатель, автор множества книг о коренных жителях Америки — индейцах.В 1930 году Нейхардт встретился с шаманом по имени Черный Лось. Черный Лось, будучи уже почти слепым, все же согласился подробно рассказать об удивительных визионерских эпизодах, которые преобразили его жизнь.Нейхардт был белым человеком, но ему повезло: индейцы сиу-оглала приняли его в свое племя и согласились, чтобы он стал своего рода посредником, передающим видения Черного Лося другим народам.
Аннотация от автораЭто только кажется, что на работе мы одни, а дома совершенно другие. То, чем мы занимаемся целыми днями — меняет нас кардинально, и самое страшное — незаметно.Работа в «желтой» прессе — не исключение. Сначала ты привыкаешь к цинизму и пошлости, потом они начинают выгрызать душу и мозг. И сколько бы ты не оправдывал себя тем что это бизнес, и ты просто зарабатываешь деньги, — все вранье и обман. Только чтобы понять это — тоже нужны и время, и мужество.Моя книжка — об этом. Пять лет руководить самой скандальной в стране газетой было интересно, но и страшно: на моих глазах некоторые коллеги превращались в неопознанных зверушек, и даже монстров, но большинство не выдерживали — уходили.
В книге рассказывается о героических боевых делах матросов, старшин и офицеров экипажей советских подводных лодок, их дерзком, решительном и искусном использовании торпедного и минного оружия против немецко-фашистских кораблей и судов на Севере, Балтийском и Черном морях в годы Великой Отечественной войны. Сборник составляют фрагменты из книг выдающихся советских подводников — командиров подводных лодок Героев Советского Союза Грешилова М. В., Иосселиани Я. К., Старикова В. Г., Травкина И. В., Фисановича И.