Свеча Дон-Кихота - [72]

Павел Васильев нас, собственно, и познакомил. Николай Ильич от кого-то услыхал, что я пишу большую статью о друге его юности, и пригласил меня к себе. Я и раньше, конечно, понимал, что могу узнать от Титова немало интересного о герое моей статьи, и все-таки без приглашения к нему бы не пошел, — слишком много слышал о его неуживчивом характере. Познакомившись потом довольно близко — насколько позволяла весьма солидная все-таки разница в возрасте — с Николаем Ильичем, я долго недоумевал, откуда взялось такое представление об этом веселом, остроумном и полном доброжелательства человеке. Единственное основание — его блестящие эпиграммы на друзей и недругов, широко ходившие в писательской среде. В них Титов, увлекаясь, порой действительно «ради красного словца» не щадил никого, но «словцо»-то получилось таким звонким и веселым, что люди, задетые этими эпиграммами, ежели обладали здравым смыслом и чувством юмора, не обижались на них.

В пору нашего знакомства Титов переживал период нового творческого подъема — последнего своего поэтического взлета. Только что вышли его «Приметы осени», — лучшая, пожалуй, книга Николая Ильича. В стихах того времени он часто возвращается к годам своей юности, как бы заново переживая ее: «Юность, юность! Прожитая быль… Ты в дорожную укрыта пыль. Ты полынной горечью богата. Все ж ты в памяти моей жива и на песню вновь берешь права, ты, в крови гудевшая когда-то».

Николай Титов родился в большом сибирском селе Колывани, славившемся конскими ярмарками. О Колывани писал в «Похождениях факира» Вс. Иванов — не очень весело писал, жутковато даже. В его изображении она выглядела сибирским Окуровом, символом мертвой уездной глуши. Вероятно, это близко к истине, и, несмотря на резвость колыванских коней, жизнь там была застойной.

С детства Титов полюбил коня и стал отличным наездником. Подростком он попал на новосибирский ипподром и превратился в профессионального жокея. Вряд ли ипподромная обстановка благотворно на него действовала — там «угар нэпа» чувствовался вовсю, но это были годы молодости страны, молодости Советской Сибири, и творческий путь молодой паренек из Колывани начал замечательно — бодрыми, свежими, очень своими стихами. В поэтическом активе «Сибирских огней» он стоял рядом с молодым Леонидом Мартыновым и Сергеем Марковым.

В глубоко прочувствованных стихах Титова о своей молодости из последних его сборников «Приметы осени» и «Рядом с юностью» много горечи. В то время мне казалось, что она не вяжется с духовным обликом автора этих стихов — здорового, сильного, жизнерадостного человека. С болью писал он о том, что далеко не все задуманное в юности удалось выполнить: «Я старт свой очень беззаботно взял, но место не сумел занять у бровки. Другие вышли, вырвав интервал, у моего пегаса-полукровки».

Эти строки — из стихотворения, посвященного Леониду Мартынову. В нем нет ни малейшей зависти, но вместе с гордостью успехом старого друга чувствуется признание какой-то личной неудачи, которой могло не быть: «Я радуюсь: вперед ушел мой друг, его стихами околдован весь я… Он знает, как я шел свой первый круг, трибуны выводя из равновесья».

В глубине души Николай Ильич, конечно, превосходно сознавал: не был его пегас полукровкой, это был скакун самых чистых кровей, но седок после «первого круга» направил его по слишком протоптанному пути. Произошло это незаметно. Первые сборники его были хорошо встречены критикой, об одном из них добро писал В. И. Лебедев-Кумач. Темы молодой поэт брал самые современные, волновавшие читателей. Только постепенно холоднее стал огонь его стихов, и поиск своего, неповторимого слова все чаще начал уступать место пользованию словом «среднепоэтическим». Повторяю, происходило это медленно, тихо, незаметно, без катастроф, без резких провалов. А когда Николай Ильич спохватился, ему показалось, что уже поздно.

Я хочу, чтобы меня правильно поняли. Я не собираюсь и не могу умалять значения газетно-поэтической работы Титова, его откликов на текущую злобу дня. Да одно то, что его «Сеня Угольков», раек в газете «Социалистическая Караганда», который он вел изо дня в день, в трудные дни войны веселил шахтеров, помогал преодолевать препятствия, вселял в них бодрость и веру в победу, — было большой заслугой Николая Ильича.

А сколько сделал он для того, чтобы лучшие творения казахской поэзии стали достоянием русского читателя. И как горячо и ответственно относился он к этой работе!

Да, наконец, не одни же проходные стихи писал он и в сороковые-пятидесятые годы. Совсем нередко появлялись у него крепкие, уверенные строки, особенно когда речь заходила о природе Казахстана, куда Титов переехал незадолго перед войной вместе со своим другом Владимиром Чугуновым.

Драма была не в этом, а в сознании: не все для него возможное им сделано, не все, что обещал он в юности, дал в зрелости. Пример бескомпромиссного, целеустремленного пути таких поэтов, как тот же Леонид Мартынов, пример, которому он подражать не смог, мучил его.

Даровитый человек всегда жалеет, что зарыл в землю хоть часть своего таланта, и склонен преувеличивать свой грех. Лишь «ленивый и лукавый» в таких случаях спокоен (и прав в этом — ему и нечего было зарывать).