Свадебный подарок - [3]

Данила Степанович через тёмные сени провёл Мишку, втолкнул впереди себя в дом. А в доме – дым коромыслом. В большой горнице пять столов сдвинуто, и за ними разнаряженные гости, а на самом почётном месте – Володька с Татьяной сидят. На Татьяну глянул Мишка – ей-богу, глаз отвести нельзя. Он её давно знает, Таньку, с девчоночьих лет, вместе в одни игры играли, конопатой её дразнил. А тут на тебе – сегодня и конопушек незаметно, в белом платье сидит, как сказочная королева, рыжими кудряшками сверкает. И Володя – настоящий жених, в чёрном костюме, необычной белизны рубашке, с галстуком, губы чуть приоткрыты от смущения, белый ряд зубов высвечивается.

Данила Степанович дал Мишке с женихом за руку поздороваться, невесте приветливо кивнуть, а затем с силой за стол как раз напротив молодых усадил, пододвинул гранёный стакан с водкой, предложил:

– Ну, давай, Михаил, за здоровье молодых! А то ты отстал маленько. А отстающих, учти, брат, бьют… – и захохотал так, что другие гости на него оглянулись.

Мишка переглянулся с Володькой, поднялся со стаканом в руке, заговорил:

– Дорогие Володя и Таня, желаю вам хорошей, крепкой семьи…

Данила Степанович речи до конца не дослушал, захлопал в пухлые ладоши необычно громко:

– Дело говорит, дело, Михаил! – и опять подтолкнул Мишку в бок, кивая на стакан. – Пей, брат, а то прокиснет. А кислая водка – самое плохое дело.

Мишка губами к стакану припал, сделал глубокий глоток и от неожиданности чуть стакан не отбросил, влага обожгла рот, вызвала дрожь по телу. Мишка стакан на стол поставил, виновато на Данилу Степановича поглядел, дескать, извините, больше не могу.

Он и в самом деле первый раз водку в рот взял. До этого не приходилось как-то, хоть и на работе Иван Дмитриевич не раз предлагал – сам-то хоть и скряга большой, но специалист по части горло промочить, и в ребячьих компаниях Мишка от такого угощения отказывался. Да и вообще, на свадьбе Мишка первый раз гуляет, раньше как-то не приглашали. Вот с непривычки и запершило в горле, точно комочек хлеба поперёк горла встал.

Но Данилу Степановича это в смущение не привело, наоборот, он снова насильно в руки Мишке стакан засунул, проговорил на ухо, дыхнув перегаром:

– Это что ещё за новая мода – поп с гармонией!

Заметил Мишка, эта присказка у Данилы Степановича самая любимая, к месту и без места говорит. А сейчас вроде бы кряду вставил, не годится, дескать, так молодых приветствовать.

– Коль добро сыну моему желаешь, – опять зашептал на ухо Данила Степанович, – значит, стакан до дна должен опорожнить и вверх дном опрокинуть.

Тут в разговор Елена Кирилловна вмешалась, попросила:

– Ты бы не шибко угощал, отец! Видишь, не идёт она ему…

– Ну, ты, Лена, помолчи. Оно всегда так: первая – колом, вторая – соколом, третья – пташечкой… – и снова Мишку в бок толкнул.

Мишка поднялся, почувствовав внимание к своей персоне, смутился как-то, сказал по возможности бодро:

– Ну, ещё раз поздравляю, – и бодро опрокинул стакан. Через минуту почувствовал Мишка в румянце щёки. А Данила Степанович, подсовывая ему закуску, шептал на ухо:

– Молодец, Мишка! Ценю смелых людей! Смелый человек – что орёл, ему всё по плечу! Это Володька мой рохля-рохлей. Говорил ему – не спеши жениться, не убежит это дело от тебя, а он заталдычил одно: «Люблю Таньку – и баста». Хоть бы учёбу кончил, а то только на втором курсе. Мало его одного содержать в городе – ещё невестка наваливается на моё горе.

– Ничего, прокормите, – заговорил заплетающимся, каким-то непослушным языком Мишка. – Живёте вы, по-моему, безбедно.

– Их, Миша, в чужом кармане легко червонцы считать. А ты попробуй сразу двух студентов содержать в городе. От одних нарядов в разор пустят.

– Это же хорошо, дядя Данила, когда сын невестку в дом приводит, – ещё раз слабо пытался возразить Мишка. Ему с трудом давались слова, губы ужасно отвердели, сделались непослушными, как на морозе.

– Хорошего мало, Михаил. Вот ты у бабки своей как медаль висишь на шее, разве это дело?

Сумрачно до щемящей боли на душе стало у Мишки, он хотел подняться из-за стола, но Данила Степанович точно предвидел это, на плечо надавил:

– Ты закуси, закуси, Михаил! – и сам ретиво вскочил из-за стола, растолкал появившихся в первой комнате любопытствующих, вылетел на улицу.

Мишка ел, нагнувшись к столу, думал о последних словах Данилы Степановича. Ишь, как выкрутил, старый чёрт, будто Мишка нахлебник у бабки, и вообще человек никчёмный, так, чертополох на земле. А Мишка мастером станет, не хуже Ивана Дмитриевича, а может быть, и заочно учиться поступит, как-никак десятилетка у него за плечами.

Видимо, хозяин с улицы гостей пригласил – повалил весёлый оживлённый народ в горницу, за столы начал усаживаться. И что больше всего Мишку удивило – рядом Люба уселась, ласковыми глазами поглядела и даже, кажется, подморгнула. Сумрачность эта, разговором Данилы Степановича посеянная, ушла с души моментально, как лёгкая тучка, настроение поднялось, как жаворонок, затрепыхало. Ишь, видимо, по душе он Любке, если она даже на людях не постеснялась рядышком сесть.

Из-за первого стола сваха, разнаряженная в старую паневу, поднялась, в большое деревянное блюдо, как в бубен, постучала, каким-то надтреснутым голосом провозгласила: