Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах - [78]

Абдель-Хафиз проговорил раздраженно:

— Эх, люди. Волосы-то у вас седые, а умы как у младенцев. Думаете, так просто стать имамом? Это должен быть ученый, сведущий в религии. Во всем городе нет такого, как наш имам. Вот когда господь его приберет, тогда посмотрим.

— А зачем сердиться? — отвечал Саид. — Ат-Тахир прав. Всего и дел-то: молитва в праздники, проповедь по пятницам да еще молитва во время рамадана.

— «Слава аллаху, учителю познавших истину, а не тем, которые заблуждаются. Аминь!»[44] — произнес Вад ар-Равваси. — Взять хотя бы пятничную проповедь, там всего-то два слова: «О аллах, помоги мусульманам и защити повелителя правоверных». Хотел бы я знать, где он, этот повелитель правоверных?

— На все воля аллаха, — отвечал Абдель-Хафиз. — Ты вот, Вад ар-Равваси, что ты знаешь о проповедях имама?! Всю свою жизнь ты не совершал омовений и не молился. С тех пор как господь тебя создал, ты ни разу не переступил порога мечети.

— Побойся аллаха, Абдель-Хафиз, — вмешался Саид. — Как это Вад ар-Равваси не был в мечети? Разве кто другой так помогал строить мечеть, как Вад ар-Равваси?

Обращаясь ко мне, Вад ар-Равваси проговорил:

— Видишь, Михаймид? Видишь, как несправедливы ныне люди? Ей-богу, прав был Ибрахим Вад Taxa. Говорил он мне: «Вад ар-Равваси, остерегайся бородачей и тех, что с четками. От них можно ждать только неприятностей». Это я-то не знаю дороги к мечети? А кто в жару и в холод таскал воду и кирпичи? Кто там был, пока не поставили крышу? Кто работал всю ночь, пока другие храпели? Кто?.. Что зря говорить-то?

Рассердившись, Абдель-Хафиз закричал:

— Вот как раз из-за таких речей я и перестал сидеть с вами у лавки Саида. Клянусь аллахом, если бы не гость, я бы не пришел сюда и сегодня.

Он махнул рукой и встал. Саид крикнул ему:

— Ты, брат, спятил, что ли? Мы ведь здесь все свои. Вы хотите людям запретить говорить? Посмотри, разве мечеть не стоит на своем месте? Разве кто-нибудь собирается продать ее или купить? Тот, кто молится и кто не молится — все работали. Награда и воздаяние от аллаха, милостивого и милосердного. Вы что, хотите дать нам свой ислам?

Я попросил Абдель-Хафиза успокоиться и сесть, но он отказался:

— Господь лишил вас зрения. Много говорить с вами без толку: чем меньше, тем лучше. Мир вам! — С этими словами он ушел.

2

Если то, что я рассказал вам в прошлый свой приезд, может показаться невероятным, то у меня есть, пожалуй, оправдание: я не пытался ввести вас в заблуждение. Мой дед был таким, как я его описал. Мои отношения с ним были в то время, да и много лет спустя, тоже такими, как я их изобразил. Потом в городе произошло событие, которое невозможно описать за один или несколько коротких наездов: на это не хватит всей жизни. Оно внезапно нарушило равновесие в мире. Проснувшись в один прекрасный день, мы вдруг обнаружили, что не знаем, кто мы и где наше место во времени и пространстве. Нам показалось в тот день, что это случилось нежданно-негаданно. Потом уже постепенно, сквозь целую вереницу сомнений и догадок, до нас дошло, что вся наша прежняя жизнь была подобна неумело поставленной крыше дома, которой суждено рухнуть: она ведь не обваливается сразу ни с того ни с сего, а начинает падать с того момента, как ее только поставят. Мы всеми способами пытались противиться. Мы говорили, что случившееся — это нечто возникшее само по себе, вне связи с прошлым или будущим, что это ненормальное, из ряда вон выходящее явление, так же невозможное, как если бы коза разродилась теленком или как если бы на финиковой пальме выросли апельсины. Потом мы стали говорить: «То, что произошло с Бендер-шахом и его сыновьями, было неотвратимо, но с нами этого не случится: ведь мы не такие, как Бендер-шах и его сыновья». Люди спорили друг с другом, выдвигая все новые и новые несуразные доводы, ненадолго замолкали, словно у них на какое-то время затихала боль, потом снова начинались споры и пересуды. Один из нас сказал:

— Люди, побойтесь аллаха! Как вы можете говорить, что Бендер-шах и его сыновья не такие, как мы. Клянусь, они подобны нам и даже лучше нас. Они воистину были украшением всех мужчин.

Нами снова овладел затаенный страх, ведь мы знали, что это правда. Стоило только Бендер-шаху в сопровождении своих одиннадцати сыновей и внука Марьюда появиться на свадьбе или на похоронах, как к ним поднимались все взоры и устремлялись все мысли, их одних только слышали и видели, ибо они были украшением всего города.

Один из нас произнес с тоскою:

— Бендер-шаху открыты тайны небес. Куда ни ступит его нога — он что-нибудь находит. В этом году у всех плохо уродились финики, а у Бендер-шаха — нет.

Тотчас в ответ раздалось несколько голосов:

— Да простит тебя аллах. Что же нам теперь завидовать Бендер-шаху? Разве ты или мы делаем хотя бы четвертую часть того, что делают Бендер-шах и его сыновья?

Возражавший сразу же шел на попятную:

— Клянусь аллахом, вы правы. Бендер-шах и его сыновья — не такие, как мы. Этим людям благоволит господь. Все, что при них, у них не отнимется.

Нас никогда не переставало удивлять поразительное сходство между Бендер-шахом и его внуком Марьюдом. Внук был и внешне, и по всем другим статьям полной копией своего деда, словно Великий мастер вылепил их одновременно из той же самой глины и преподнес жителям города сначала Бендер-шаха, а потом, спустя пятьдесят или шестьдесят лет, подарил миру того же Бендер-шаха в облике Марьюда. Они казались близнецами, один из которых появился на свет с опозданием в пятьдесят или шестьдесят лет. Все у них было одинаковым: рост, лицо, голос, смех, глаза, блестящие зубы, выдающийся подбородок, походка, манера стоять и сидеть. Когда они здороваются за руку, то налегают на вашу руку всем своим корпусом. Они смотрят на вас приветливо, но в то же время пристально и изучающе, и не так, как остальные люди — прямо в лицо, а как-то сбоку. Когда вы стоите между ними, то чувствуете себя словно между двумя зеркалами, поставленными друг против друга: каждое из них абсолютно точно отражает то, что видно в другом.