Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах - [51]
Эта последняя, кажется, была служанкой в доме его старшего сына, который жил в Хартуме.
Из четвертого хаджжа[32] он вернулся с женщиной из Нигерии. Когда у него спросили, как это ему удалось найти себе такую жену, он рассказал, что познакомился с ней и ее мужем на пароходе — на пути между Порт-Суданом и Джиддой — и подружился с ними. Однако в тот день, когда они ступили на гору Арафу[33] в Мекке, ее муж умер. Перед смертью он будто бы подозвал Вад ар-Раиса и сказал: «Завещаю тебе свою жену, позаботься о ней».
Только и этот брак его не успокоил. Прожили они вместе три года — для Вад ар-Раиса срок немалый. Правда, оказалась она женщиной не слишком строгих правил, и он уж и тому радовался, что она была бесплодна. Ему всегда нравилось рассказывать всем встречным и поперечным о своих любовных похождениях. А теперь он часто добавлял назидательным тоном: «Кто не был женат на распутнице, тот так и не познал по-настоящему, что такое семейная жизнь».
Только вскоре он взял вторую жену — женщину из племени кабабиш. Ее он привез из поездки в Хамрат эш-Шейх. Жены между собой не поладили и стали без конца ссориться. Тогда Вад ар-Раис, желая угодить кабабишийке, развелся с распутницей, но вторая жена вскоре сбежала от него и уехала обратно к родным в Хамрат эш-Шейх.
Вад ар-Раис, многозначительно толкнув меня острым локтем в бок, заметил, стараясь вовлечь меня в общую беседу:
— Говорят, у христиан женщины — это что-то особенное, даже трудно себе представить.
— Аллах их знает, — ответил я.
— Ну что это за разговор? — не унимался Вад ар-Раис. — Подумать только, юноша в полном расцвете сил, молодой, красивый, целых семь лет живет в стране, где стоит только свистнуть, — и вдруг нате вам: не знаю! — Не дождавшись ответа, он продолжал: — Хотя, пожалуй, чего от вас и ждать! По-вашему, мужчине до-вольно и одной жены. Вот твой дядя из другого теста: настоящий мужчина!
Действительно, про нашу семью в деревне говорили, что у нас никто не разводится и вторично не женится. И находили этому всякие объяснения, например, что в нашей семье мужчины у своих жен всегда под башмаком. Но к моему дяде Абдель-Кериму это не относилось: он и женился и разводился по нескольку раз.
— Да разве жены у христиан могут сравниться с нашими деревенскими? — сказала Бинт Махджуб. — Куда им! Они только болтать горазды. Их и водой не пои — только дай языком потрепать. А наши и массаж умеют делать, и табак готовить, и благовония всякие, а в сырую погоду и разотрут, где нужно. Ляжет паша деревенская после вечерней молитвы на красную циновку, раскроет объятия, ну, мужчина и чувствует себя, словно он сам Абу Зейд аль-Хилали[34].
Дед и Бакри дружно рассмеялись. А Вад ар-Раис заметил пренебрежительно:
— Ну довольно тебе, Бинт Махджуб, уж больно ты хвастаешься. На словах-то вы все хоть куда, а на деле? Одна только видимость.
— Сам ты видимость! — огрызнулась Бинт Махджуб.
— Видишь ли, — как всегда спокойно и рассудительно сказал мой дед, — Вад ар-Раису больше нравятся женщины с червоточинкой.
— Послушай, хаджи Ахмад, могу поклясться: если бы ты хоть раз поцеловал женщину из Эфиопии, так давно бы оставил свои четки. В их объятиях про все молитвы забудешь, как про тот кусочек плоти, который обрезают в младенчестве за ненадобностью.
— Ну уж это ты слишком! Ислам требует обрезания, — заявил Бакри.
— Какой такой ислам? — рассердился Вад ар-Раис, — У тебя свой ислам, у хаджи Ахмада — свой. Много вы понимаете! Неужто египтяне или сирийцы не мусульмане? А вот они точно знают, чего хотят, уважают законы: женщины у них остались такими, как сотворил их аллах. А у нас? Стрижем их, точно овец.
Дед так долго захлебывался смехом, что даже уронил четки.
— Египтянок вспомнил! — через силу выговорил он наконец. — Где уж тебе с ними справиться!
— Как бы не так! А ты-то что про них знаешь? Молчал бы уж! — возмутился Вад ар-Раис.
— Э, да ты, видно, забыл, — пришел на помощь деду Бакри, — что наш хаджи Ахмад бывал в Египте. Как-никак провел там девять месяцев!
— Пешком ходил, — добавил дед. — Помню, у меня с собой не было ничего, кроме четок да молитвенного чайника.
— И много выходил? — спросил с ехидцей Вад ар-Раис. — С чем ушел, с тем и пришел, так ведь? С четками и чайником! Клянусь, я бы на твоем месте не вернулся с пустыми руками. Можешь быть уверен.
— А кто спорит? Ты бы, конечно, привез оттуда бабу. Чего еще от тебя ждать? Ни о чем другом ты ведь и не думаешь! Я-то, правда, вернулся с полным кошельком — купил себе земли, построил сакию, приодел детей.
— Да знаем, знаем. Ну а все-таки, хаджи Ахмад, неужто ты в Египте так даже и не полюбопытствовал, какие они, египтянки-то?
Дед поднял четки, и они снова скользили между его пальцами, точно колесо сакии. Но вдруг они замерли, и дед, откинув голову, раскрыл рот, словно ему не хватало воздуха.
— Ты с ума сошел, Вад ар-Раис? — опередил всех Бакри. — Взрослый человек, а говоришь глупости. Женщины, они везде одинаковые, что в Египте, что в Судане, что в Ираке: и черные, и белые, и красные, и желтые…
Вад ар-Раис был ошеломлен неожиданным отпором и не сумел ничего ответить. Он только покосился на Бинт Махджуб, словно ища у нее поддержки.
