Суровые дни - [8]

Таганцев поцеловал Асю и быстро зашагал к управлению завода. Ася смотрела вслед удалявшемуся отцу и думала: а если бы за таким же советом она обратилась к Сергею? Как бы он ей ответил?

Днем санитарный поезд подошел к пермскому вокзалу.

Санитар долго, по очереди, тормошил своих двух пассажиров, которые, как только отъехали от Зуевки, легли и крепко заснули.

Первым проснулся Сергей.

Подвешенные койки. Стены выкрашены белой масляной краской. Острый запах карболки, одинаковый во всех госпиталях. Первая мысль: его опять везут раненого с фронта. Сколько времени воевал — и ничего. Выходил цел из самых серьезных переделок. А тут и боя настоящего не было. Пошли в разведку под Ростовом. Напоролись на белых. Пуля попала в ногу. Хорошо — кость осталась цела…

Лежал, не раскрывая глаз, и думал: значит, все, что было в Москве в ЦК, душный вагон и странный человек в бекеше — только сон? Или все еще продолжается бред? Но человек в бекеше лежал на соседней койке и разминал затекшие руки.

— Здорово задали храповицкого!

И, сняв со щеки повязку, засунул ее в карман. Заметив удивленный взгляд Сергея, засмеялся:

— Поспал по-человечески, и зуб перестал болеть… Намучился с ним. Ну, а вы как себя чувствуете? Лучше?

— Кажется, да.

Поблагодарив санитара, они вышли на перрон.

— Теперь куда? — спросил человек в бекеше. — Если в город, нам по пути.

— Нет, мне в рабочий поселок.

— Ну, тогда, как говорится, не поминайте лихом. Спасибо за компанию.

2

Завод получил срочный заказ штаба Третьей армии — отремонтировать орудия для фронта.

Первые дни поработали хорошо. Но потом произошло неожиданное осложнение. Никита Черноусов, сменный мастер, послал новичка-рабочего в заводоуправление подписать требование. Тот ушел и вернулся только через час. Черноусов сердито заметил, что из-за него вся работа задержалась. Рабочий огрызнулся:

— С голодухи не набегаешься!

— А мы, по-твоему, булки французские лопаем? — спросил новичка старый рабочий Ляхин по прозвищу Пташка Певчая.

— Я чужим животам не учетчик, — мрачно ответил новичок.

На этом, может, все и кончилось бы, но масла в огонь подлил Пятишин.

— На хозяйственного мужика плюнули. А мужик — Расея! Без мужика далеко не уйдешь. Мы, что ли, сеять будем? — сказал он громко, чтобы и остальные слышали.

Раздались голоса:

— Хлеб — дело мужичье…

— А наше дело — рабочее!

— Верно!

— Во-во! — обрадовался Пятишин, увидев, что нашлись единомышленники. — А мужик не сеет! Не хочет! Мол, погляжу, как без хлебушка обойдетесь!

Теперь Пятишина слушал весь цех. А он, разойдясь, заговорил, как на митинге:

— Мы что? Ничего! Попривыкли! — Голос у него жалобно задрожал. — А детишки как?! Их мировой революцией не накормишь! Дите кушать хочет!

Вокруг одобрительно зашумели. Черноусов, возмущенный словами Пятишина, хотел ответить, но его опередил Ляхин.

— Эким ты, Пятишин, жалостливым стал. Бабу свою с малыми детьми бросил. К любовнице ушел — Анке-рыжей. По вывеске, — Ляхин показал на круглое, упитанное лицо Пятишина, — видать: харч у нее подходящий!

Многие засмеялись.

— Ты-то сыт, а мальчишки твои на улице милостыньку просят, — добавил Ляхин.

— Сам им подавал, — подтвердил Пискунов.

Теперь Ляхин обращался ко всем:

— Своих не замечает, а по чужим слезу крокодилью пускает. Шкура!

Жирное лицо Пятишина побагровело.

— Ты димагогию брось! Тебя, Пташку Певчую, каждая собака в поселке по брехне знает!

Ляхин улыбнулся.

— Собачьи дела по твоей части! Не зря народ тебя величает сукиным сыном.

— Меня? Пострадавшего за свободу?

И Пятишин подскочил к сухонькому Ляхину. Тот строго посмотрел на него поверх стареньких в оловянной оправе очков.

— Не бреши! Знаем, за что в тюрьме держали.

— Что?! Да я тебе… — Пятишин сжал тяжелые кулаки и полез в драку.

Но Никита Черноусов шагнул вперед и прикрыл тщедушного Ляхина.

— Ну-ну! Полегче.

Едва Черноусову удалось наладить прерванную работу, как вбежал мастер Шумков.

— Ребята! Инструментальный и ремонтный стали! Айда на митинг! Хлеба требовать!

— Хлеба!

Когда Никита Черноусов и Ляхин пришли в инструментальный цех, обстановка там уже накалилась. Счетовод Сенцов — председатель заводского комитета — с трудом устанавливал порядок. Первым выступил рабочий по фамилии Клеменс. Он потребовал увеличить хлебный паек.

— Пущай комиссары меньше жрут! А каждому рабочему должны выдать по пятьдесят фунтов хлеба и разрешить свободный провоз муки!

— Верно! Верно! — особенно одобрительно зашумели новички, недавно пришедшие из деревни.

Черноусов пытался напомнить рабочим о том, что они и так получают паек больше, чем другие горожане. Клеменс и его дружки, подняв свист и крики, стащили Черноусова с помоста. Заранее подготовленные Клеменсом молодцы один за другим влезали на помост и орали, надрывая глотки:

— Требуем немедленно снять с комиссаров кожаные куртки! Обувь для детишек из них пошить! — кричал один.

— Хватит комиссарам на лихачах кататься! — истошно вопил другой.

— Давай свободу слова и собраний! — размахивая кулаками, требовал третий.

— Отменяй заградительные отряды! — истерически визжала растрепанная баба.

Улучив удобную минуту, Клеменс вскочил на помост и, покрывая шум, закричал: