Суровая путина - [84]
Лицо ее было закутано до самых глаз платком, губы дрожали. Она обхватила Аниську за плечи, силясь что-то сказать, и долго не могла заговорить.
— Заждалась я тебя. Я сейчас от Коротьковых, — зашептала она, переводя дыхание. — Там станичный атаман, Емелька Шарапов, начальник рыбных ловель и тот вражина, отца Петра сын — офицер…
Аниська слушал внимательно, спокойно.
— Коротьков первый сказал про тебя, что ты тут, в Рогоженском, — продолжала Липа. — А начальник рыбных ловель и офицер как начали ругаться. Автономов как заорет на всю горницу, что надо заарестовать тебя и всю твою ватагу. Анися, милый, надо тебе уходить.
— Да, пока не пришло время и не собраны все силы, надо уходить, — согласился Анисим. — Пойдем и ты со мной, Липа, — обняв женщину, стал он упрашивать. — Бросай Сидельниковых с ихним богатством. Не нужны они тебе. Разве мы не сумеем прожить и без них? Сумеем, сейчас сядем в дуб, и я отвезу тебя куда-нибудь, где никогда не найдут тебя. В Кагальник, в Ахтари, в Таганрог… Хочешь, а?
— Постой, — перебила Аниську Липа, — я еще не все сказала тебе…
Прислонясь к вишневому дереву, Липа сообщила ослабевшим голосом:
— Муж мой… воротился нынче, с фронта…
Аниська старательно потер ладонью лоб, глаза. Помолчал.
— Ну и что же? — подавив волнение, сказал он. — Разве он нужен тебе? Бросай его.
Липа закрыла ладонями лицо, опустила голову. Аниська нетерпеливо повторил:
— Идем, что ль! Решайся…
Липа подалась к нему всем телом, произнесла чуть слышно:
— Я согласна. Без тебя мне не будет жизни.
— Я подъеду дубом к вашей леваде. Помнишь, где мы в последний раз сидели? Ты выйдешь?
— Ладно. Я только захвачу во что одеться. Сейчас Максима дома нету.
Поцеловав Аниську, она почти беззвучно выскользнула из сада на улицу.
Аниська с минуту стоял, прислушиваясь к шагам на улице. Теплая сырость плыла между грузных от пышной листвы деревьев. Холодные капельки росы срывались с листьев, падали на разгоряченное лицо. Где-то в глубине сада рассыпал буйные раскатистые трели соловей.
За оградой послышались голоса. Аниська подождал, пока пройдут люди, перескочил через ограду и прямо через сады и огороды побежал к Дону.
Ватага еще была на берегу. На двух дубах поспешно отчалили от хутора. Аниська на «Смелом» подплыл к условленному месту. Липа стояла на берегу с небольшим узелком. Аниська на руках снес ее в дуб.
На рассвете Аниська и Липа были уже в Мержановском, на Приморье, у Федора Приймы.
Откупленный Григорием Леденцовым у начальника рыбных ловель трехверстный морской участок у самого устья Дона был причислен к общей заповедной зоне. Эта полоса считалась самой ходовой в пору весеннего краснолесья и кормила ряд приморских хуторов. Теперь ее охранял кордон. Ватаги Полякина и Леденцова хозяйничали на ней.
Широкое пространство, как бы служившее воротами для прохода красной рыбы из Таганрогского залива в Дон, было по существу отнято у кагальницких, мержановских, чулекских рыбаков. Весть об этом быстро разнеслась по хутору, по тоням и промыслам, по рыбачьим становищам.
Сначала ватага Полякила и его компания рыбалили на новом участке только ночью. Заставы кордонников добросовестно охраняли их от вмешательства других ватаг. Но потом прасолы осмелели, и острогрудые дубы и байды днем, на виду у всех, кружили у устья Дона, пробираясь до самого гирла Каланчи.
Рыба шла мощными косяками, наталкиваясь на выставленные сети. Перетяги с крючьями падали на дно моря под тяжестью осетров и севрюг. Рыбаки не успевали выбирать «посуду». Многие ходили с перешибленными руками. Еще живая, снимаемая с крючков севрюга одним ударом хвоста калечила неопытных рыбаков.
Тут же, на плавающей по морю шаланде образовался промысел по разделке красной рыбы. Вспарывались белые брюха пятнисто-серых, с рубчатыми спинами, севрюг. Черносизые комья икры вываливались в проволочные решета. Грязные, мокрые с ног до головы от рыбьей слизи, икорщики пробивали икру над круглыми чанами. Икра заливалась теплым пахучим рассолом, отжималась дюжими багрово-черными руками. Вязкие зернистые слитки ее превращались на глазах в ходкий, дорогой товар, радовали прасольский взор. Упругие прозрачные балыки, развешанные на перевязях, покачивались на легком ветру, сочась золотистым жиром.
Полякин и Леденцов лично присутствовали на облове откупленного участка. Они ночевали в пловучем коше, вместе с рыбаками пили самогон, ели из общего котла. Стараясь задобрить рыбаков, прасолы были в обращении с ними радушны и щедры.
30 мая ранним утром ватага Полякина и Леденцова по обыкновению выехала на красноловье. Низовый прохладный ветер туго надувал паруса, нес с Черноморья пресный запах дождя и соли. Лиловые тучи подымались с юга. По морю пробегали взъерошенные пятна: это гуляли, разбивая волны в брызги, легкие шквалы.
Прибыв на место, ватаги тотчас же принялись за выборку перетяг и высыпку неводов.
Осип Васильевич и Григорий Леденцов, оба в новых бахилах[38] и лоснившихся от сырости плащах, стояли на скользких подмостках дуба, следя за выборкой крючьев.
Моросил дождь. Устье Дона и даль моря были затянуты мглой. Григорий Леденцов смотрел в бинокль в сторону моря, часто вытирая полой рубахи мокнущие стекла. Море тревожило его, со стороны залива ежечасно могла нагрянуть беда. Рыбалившие неподалеку кагальницкие и мержановские рыбаки уже давно точили против него и Полякина зубы и с минуты на минуту могли вступить в бой за свой участок. Поэтому прасолы боялись не охраны, которой не существовало для них, а мирных, безоружных рыбаков. Дозоров, обычно охранявших входы в устье Дона, сегодня не было видно; зато, на взморье, совсем близко белели острые треугольники мержановских и кагальницких дубов.
К ЧИТАТЕЛЯММенее следуя приятной традиции делиться воспоминаниями о детстве и юности, писал я этот очерк. Волновало желание рассказать не столько о себе, сколько о былом одного из глухих уголков приазовской степи, о ее навсегда канувших в прошлое суровом быте и нравах, о жестокости и дикости одной части ее обитателей и бесправии и забитости другой.Многое в этом очерке предстает преломленным через детское сознание, но главный герой воспоминаний все же не я, а отец, один из многих рабов былой степи. Это они, безвестные умельцы и мастера, умножали своими мозолистыми, умными руками ее щедрые дары и мало пользовались ими.Небесполезно будет современникам — хозяевам и строителям новой жизни — узнать, чем была более полувека назад наша степь, какие люди жили в ней и прошли по ее дорогам, какие мечты о счастье лелеяли…Буду доволен, если после прочтения невыдуманных степных былей еще величественнее предстанет настоящее — новые люди и дела их, свершаемые на тех полях, где когда-то зрели печаль и гнев угнетенных.Автор.
Роман является итогом многолетних раздумий писателя о судьбах молодого поколения, его жизненных исканиях, о проблемах семейного и трудового воспитания, о нравственности и гражданском долге.В центре романа — четверо друзей, молодых инженеров-строителей, стоящих на пороге самостоятельной жизни после окончания института. Автор показывает, что подлинная зрелость приходит не с получением диплома, а в непосредственном познании жизни, в практике трудовых будней.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В повести Г. Ф. Шолохов-Синявский описывает те дни, когда на Дону вспыхнули зарницы революции. Февраль 1917 г. Задавленные нуждой, бесправные батраки, обнищавшие казаки имеете с рабочим классом поднимаются на борьбу за правду, за новую светлую жизнь. Автор показывает нарастание революционного порыва среди рабочих, железнодорожников, всю сложность борьбы в хуторах и станицах, расслоение казачества, сословную рознь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Повесть Георгия Шолохова-Синявского «Казачья бурса» представляет собой вторую часть автобиографической трилогии.
В книгу украинского прозаика Федора Непоменко входят новые повесть и рассказы. В повести «Во всей своей полынной горечи» рассказывается о трагической судьбе колхозного объездчика Прокопа Багния. Жить среди людей, быть перед ними ответственным за каждый свой поступок — нравственный закон жизни каждого человека, и забвение его приводит к моральному распаду личности — такова главная идея повести, действие которой происходит в украинской деревне шестидесятых годов.
В повестях калининского прозаика Юрия Козлова с художественной достоверностью прослеживается судьба героев с их детства до времени суровых испытаний в годы Великой Отечественной войны, когда они, еще не переступив порога юности, добиваются призыва в армию и достойно заменяют погибших на полях сражений отцов и старших братьев. Завершает книгу повесть «Из эвенкийской тетради», герои которой — все те же недавние молодые защитники Родины — приезжают с геологической экспедицией осваивать природные богатства сибирской тайги.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В предлагаемую читателю книгу популярной эстонской писательницы Эмэ Бээкман включены три романа: «Глухие бубенцы», события которого происходят накануне освобождения Эстонии от гитлеровской оккупации, а также две антиутопии — роман «Шарманка» о нравственной требовательности в эпоху НТР и роман «Гонка», повествующий о возможных трагических последствиях бесконтрольного научно-технического прогресса в условиях буржуазной цивилизации.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.