Суровая путина - [86]
Ватага Полянина заканчивала выборку сетей.
Осип Васильевич и Григорий Леденцов выпили по стаканчику коньяку, закусили зернистой икрой и в веселом настроении вышли из прилаженного к дубу шалашика на корму.
Дождь перестал. Даль моря прояснилась.
Осип Васильевич, сыто отдуваясь, взял у Леденцова бинокль, приставил к глазам. Не по-стариковски румяное лицо его вдруг потемнело.
— Э-э, Гришенька… А ведь приморцы направляются сюда, истинный Христос. Вижу по парусам.
Взяв из рук тестя бинокль, Леденцов долго смотрел в сторону далекого темносинего горизонта.
— Еще неизвестно, куда они направляются. По парусам видать, — в открытое море, а море велико, — возразил он.
Дубы, выстроившись косым треугольником, быстро приближались. Острые паруса все четче вырисовывались на взъерошенной ветром поверхности моря. Кагальницкие рыбаки, заметив грозную флотилию и сразу почуяв в ней свою союзницу, тоже стали подтягиваться к гирлу.
Осип Васильевич почувствовал себя неладно. Он не верил в доброе расположение к себе с моих ватаг и в то, что они встанут на защиту его имущества.
Он уже проклинал в душе компаньона, вспоминал свои опасения и уже готов был удирать восвояси. Но Григорий Леденцов продолжал храбриться.
В ватагах беспокойство хозяев сразу оценили по-своему. Послышались голоса:
— Видал, прасолы уже начинают штанами трусить. Все в бинокль на море поглядывают… хе-хе!
— Знает кошка, чье сало слопала. А нам, должно, опять придется за ихние карманы расплачиваться.
Андрей Семенцов, возглавлявший ватагу сетчиков, слушая эти разговоры, понимал: надо выручать хозяев.
— Ксенофонтыч! — обратился он к рыжему костлявому рыбаку, свесившемуся с кормы и багром ловившему в воде смоленую бечеву. — Ты пересядь, пожалуйста, на банду, а мне нужно смотаться к прасолу.
И он быстро погнал каюк к прасольскому становищу.
Не прошло и десяти минут, как он мчал каюк обратно. Легкие порывы ветра уже доносили с открытого моря протяжные угрожающие крики. Передние дубы мержановцев находились на расстоянии двух километров. Видно было, как сидевшие на дубах люди потрясали веслами и еще чем-то, поблескивающим на солнце.
Андрей Семенцов подоспел во-время. Ворвавшись в цепь каюков, он приглушил растерявшихся людей строгим хозяйским окриком:
— Чего вы рассыпались, как куры перед коричном?! А еще казаки! А ну-ка, все по местам! — Семенцов смягчил голос. — Ребята! Хозяева мне сказали: ежели мы не допустим иногородних на свой участок, половина тонь за нонешний день будет наша. Понятно?
Обещание Семенцова было соблазнительно. Объявились охотники сразиться с приморцами. Проснулись дремавшие чувства долголетней сословной вражды.
По команде Семенцова прасольские каюки и байды мигом развернулись в дугообразную линию, ограждая опущенные в море сети.
Аниська вел свой дуб впереди флотилии; стоя на корме. Он выискивал у устья Дона каюки охраны и дымок катера, но не видел их. Это внушило беспокойство.
С кем же теперь сражаться? С ватагами, в которых большинство таких же подневольных, ни в чем не починных людей?
Аниська посмотрел в бинокль и, узнав прасольский дуб, решил во что бы то ни стало не допустить бессмысленной бойни и самому вступить в переговоры с ватагами Полякина и Леденцова.
Километра за полтора от спорной полосы Аниська с трудом остановил флотилию. Сорвав с себя красный матерчатый пояс, махая им над головой, он заставил обратить на себя внимание всей флотилии. Свыше десятка дубов приостановили свой бег, сгрудились вокруг «Смелого».
Краснолицый солдат, по фамилии Онуфренко, уже успевший сдружиться с Аниськой, помог ему уговорить односельчан. Всем хотелось сразиться с казаками, никто сначала и слушать не хотел о переговорах, но потом, после непродолжительных споров, было решено уговорить прасольских ватажников удалиться с участка по-хорошему и выбрать из моря «посуду». Вести переговоры было поручено Аниське и Онуфренко. Остальные ватаги должны были держаться пока на недалеком расстоянии, но быть готовыми ко всему и в случае отказа прасолов действовать силой. Не дойдя до границы участка саженей на сто, флотилия задержалась. «Смелый» двинулся вперед один.
На палубе прасольского дуба Аниська увидел Полякина, Леденцова — и обрадовался: теперь можно было заставить разговаривать с приморцами самих хозяев.
На прасольских дубах тоже узнали Аниську. Оттуда послышались удивленные приветственные возгласы:
— Го-го-го, Анисим Егорыч! Откудова ты?
— Глянь-ка, Карнаух, каторжная душа… Здорово, сваток!
Аниська молодцевато-небрежно отвечал на насмешливые приветствия.
— Ребята, чи не надоело вам своими руками жар для прасолов загребать?! — кричал он.
— А ты чьими загребаешь?
«Смелый» вплотную подошел к прасольскому дубу, очутившись в тесном шумливом кольце каюков и байд.
Прямо в лицо Аниськи ухмылялся Осип Васильевич. Григорий Леденцов, важно закинув голову, стоял на корме.
Аниська в настороженном безмолвии передал Полякину требование приморцев.
— Слыхали, братцы? — выслушав, с притворным недоумением спросил Осип Васильевич, обращаясь ко всей ватаге. — Мы труды сюда вгоняем, мозоли о весла натираем, а к нам заявляется вот такой хлюст, — Осип Васильевич презрительно показал на Аниську, — и требует ослобонить законную нашу местину, каковская принадлежит нашему хутору. Нам она принадлежит, ребятушки, истинный Христос! Вот она и бумага с печатками господина наказного атамана. Вот! — Осип Васильевич помахал пожелтевшим гербовым листком. — Как же мы, братцы, отдадим им то, чего сам господин наказный атаман отписал для казачьего населения?
К ЧИТАТЕЛЯММенее следуя приятной традиции делиться воспоминаниями о детстве и юности, писал я этот очерк. Волновало желание рассказать не столько о себе, сколько о былом одного из глухих уголков приазовской степи, о ее навсегда канувших в прошлое суровом быте и нравах, о жестокости и дикости одной части ее обитателей и бесправии и забитости другой.Многое в этом очерке предстает преломленным через детское сознание, но главный герой воспоминаний все же не я, а отец, один из многих рабов былой степи. Это они, безвестные умельцы и мастера, умножали своими мозолистыми, умными руками ее щедрые дары и мало пользовались ими.Небесполезно будет современникам — хозяевам и строителям новой жизни — узнать, чем была более полувека назад наша степь, какие люди жили в ней и прошли по ее дорогам, какие мечты о счастье лелеяли…Буду доволен, если после прочтения невыдуманных степных былей еще величественнее предстанет настоящее — новые люди и дела их, свершаемые на тех полях, где когда-то зрели печаль и гнев угнетенных.Автор.
Роман является итогом многолетних раздумий писателя о судьбах молодого поколения, его жизненных исканиях, о проблемах семейного и трудового воспитания, о нравственности и гражданском долге.В центре романа — четверо друзей, молодых инженеров-строителей, стоящих на пороге самостоятельной жизни после окончания института. Автор показывает, что подлинная зрелость приходит не с получением диплома, а в непосредственном познании жизни, в практике трудовых будней.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В повести Г. Ф. Шолохов-Синявский описывает те дни, когда на Дону вспыхнули зарницы революции. Февраль 1917 г. Задавленные нуждой, бесправные батраки, обнищавшие казаки имеете с рабочим классом поднимаются на борьбу за правду, за новую светлую жизнь. Автор показывает нарастание революционного порыва среди рабочих, железнодорожников, всю сложность борьбы в хуторах и станицах, расслоение казачества, сословную рознь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Повесть Георгия Шолохова-Синявского «Казачья бурса» представляет собой вторую часть автобиографической трилогии.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.