Суровая путина - [82]
Иван Игнатьевич рассказал, что по хуторам уже создаются крестьянские комитеты, которые встанут на защиту прав безземельных и неимущих рыбаков, а в городе собирает силы для борьбы за подлинно народную власть Донской комитет большевиков.
Зло высмеивая новые станичные порядки, ругая атаманов, Павел Чекусов говорил, что «скоро придет буржуйскому царству конец», что Временное правительство дурачит трудовой народ. Подмигивая в сторону Красильникова, он дружески трепал Аниську по плечу.
— Ничего, Анисим Егорыч, скоро гадам будем головешки крутить. Большевики, они нянькаться с кожелупами не станут. Вот приедешь к нам, — мы тебе новые песни споем — не крутийские. Крутийством, что воровством, ничего не добьешься.
Иван Игнатьевич и Чекусов уехали на рассвете пароходом.
Через два дня после удачного лова «Смелый» причалил к ростовской рыбной пристани. На взгорье лежал серый город, окутанный дымкой пасмурного утра. Накрапывал мелкий дождь. Где-то над пустынным левобережьем Дона сдержанно грохотал гром. Со стороны города доносился неясный беспокойный шум.
На берегу толпились женщины с кошелками и мешками в руках. Судя по одежде, это были жены рабочих.
Как только дуб подошел К берегу, вся толпа прихлынула к причалу.
— Сгружать будем иль нет? Давай, что ли? — наперебой кричали жуликоватые и юркие перекупщики, дергая Аниську за полы пиджака.
Аниська растерялся. Из-под ног его уже начинали тащить скользких брюхатых сазанов.
Вдруг он увидел в толпе Ивана Игнатьевича и обрадованно замахал ему. Иван Игнатьевич с трудом протискался. За ним пробивался Павел Чекусов. Лицо его, смуглое, с лихорадочным румянцем на впалых щеках, было гневным.
Иван Игнатьевич что-то кричал, чего Аниська не мог расслышать. Наконец он понял, что нужно отогнать спекулянтов. Быстро установили очередь. Иван Игнатьевич заглядывал в нетерпеливые лица женщин и, бормоча: «Наша, наша», отбирал их, ставил одну за другой.
Рыбу разобрали, не взвешивая, — штуками. Аниська беспокойным взглядом окидывал очередь и не видел конца ее, Рыбный ворох быстро таял. Усталые лица женщин обращались к рыбакам с надеждой и тревогой: хватит ли?
Люди все шли и шли, подставляя мешки и кошелки… Аниське казалось, что их прошло несколько тысяч. Толпа все прибывала. Слух о дешевой рыбе, подвезенной рыбаками, уже облетел ближайшие к пристани рабочие домики.
Когда рыба была продана, Иван Игнатьевич влез на корму дуба, и толпа притихла. Он снял сплюснутую, выгоревшую на солнце кепочку и, поглаживая белесые, закрывавшие рот усы, долго выжидающе осматривал толпу. Потом, когда все окончательно притихли, заговорил:
— Товарищи! Вчера наши жены и дочери двенадцать часов простояли перед лабазами Балакирева и Парамонова. Целый день ждали, когда лавочники откроют свои магазины и продадут питание рабочему человеку… И чего дождались наши жены и дочери? — голос Ивана Игнатьевича зазвучал громко, негодующе. — Ничего! Потому купчики жмут нас. Им не нужно, чтобы мы были сытые. Они не дадут нам завтра хлеба, и нам — каюк. И Керенскому мы ненужные. А вот наш брат… — Иван Игнатьевич повел рукой в сторону Аниськи и его товарищей. — Наш брат — рыбаки согласились оказать нам помощь. Рыбы пока нехватило, еще не все довольные, но это первый почин. Надо, товарищи, поблагодарить рыбаков по-рабочему и просить их наведываться к нам чаще.
Иван Игнатьевич надел кепку, вытер красным платком мясистый нос, слез с кормы.
Аниська стоял на виду у всех, смущенный и гордый. Сотни дружеских глаз были обращены к нему, и от этого в груди росло что-то большое, теснящее дыхание.
Он не ожидал, что дело его примет такой значительный, оборот, и торжествующе оглянулся на товарищей.
Пантелей Кобец и Ерофей Петухов, еще утром не соглашавшиеся с Аниськой и недовольные его сделкой с Иваном Игнатьевичем, дружно загалдели:
— Да чего там! Ладно! Какой разговор — рыба в наших руках. Можем еще подвезть.
Аниська чувствовал, — какие-то крепкие нити начинали связывать его с этими, еще мало знакомыми ему людьми.
Многим недосталось рыбы, но и они после речи Ивана Игнатьевича притихли, дружески заговаривали с рыбаками.
Вечером рыбаки зашли к Ивану Игнатьевичу. Тесовый домик на глухой улице Темерника, двор, стиснутый со всех сторон такими же убогими домами, обнесенный дощатым покосившимся забором, чахлые акации, — вот и все хозяйство Ивана Игнатьевича.
В низкой комнатушке — удушливый запах столярного клея и лака. В прихожей, на верстаке, — набор инструментов: рубанков, стамесок, пил-ножовок, пилочек. Связки дикта, готовые, уже выпиленные формы разложены на скамье.
Рассевшиеся по углам рыбаки заняли половину комнаты. Все в этом жилье было маленьким: маленький стол, почти игрушечная печка, подслеповатые окна, да и сам Иван Игнатьевич выглядел тут ниже ростом.
Словно боясь неосторожным движением что-либо сломать, Аниська сидел не двигаясь, молча. За чаем разговорились о событиях на фронте, о бесконечных посулах Временного правительства, о забастовках, о городском совете, где, по словам Ивана Игнатьевича, хозяйничали меньшевики и эсеры.
Жена Ивана Игнатьевича, бледная и такая же маленькая, как и все в этом доме, второй раз вскипятила самовар, когда пришел с работы Павел Чекусов, закоптелый, весь пропахший мазутом и по обыкновению сердитый.
К ЧИТАТЕЛЯММенее следуя приятной традиции делиться воспоминаниями о детстве и юности, писал я этот очерк. Волновало желание рассказать не столько о себе, сколько о былом одного из глухих уголков приазовской степи, о ее навсегда канувших в прошлое суровом быте и нравах, о жестокости и дикости одной части ее обитателей и бесправии и забитости другой.Многое в этом очерке предстает преломленным через детское сознание, но главный герой воспоминаний все же не я, а отец, один из многих рабов былой степи. Это они, безвестные умельцы и мастера, умножали своими мозолистыми, умными руками ее щедрые дары и мало пользовались ими.Небесполезно будет современникам — хозяевам и строителям новой жизни — узнать, чем была более полувека назад наша степь, какие люди жили в ней и прошли по ее дорогам, какие мечты о счастье лелеяли…Буду доволен, если после прочтения невыдуманных степных былей еще величественнее предстанет настоящее — новые люди и дела их, свершаемые на тех полях, где когда-то зрели печаль и гнев угнетенных.Автор.
Роман является итогом многолетних раздумий писателя о судьбах молодого поколения, его жизненных исканиях, о проблемах семейного и трудового воспитания, о нравственности и гражданском долге.В центре романа — четверо друзей, молодых инженеров-строителей, стоящих на пороге самостоятельной жизни после окончания института. Автор показывает, что подлинная зрелость приходит не с получением диплома, а в непосредственном познании жизни, в практике трудовых будней.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В повести Г. Ф. Шолохов-Синявский описывает те дни, когда на Дону вспыхнули зарницы революции. Февраль 1917 г. Задавленные нуждой, бесправные батраки, обнищавшие казаки имеете с рабочим классом поднимаются на борьбу за правду, за новую светлую жизнь. Автор показывает нарастание революционного порыва среди рабочих, железнодорожников, всю сложность борьбы в хуторах и станицах, расслоение казачества, сословную рознь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Повесть Георгия Шолохова-Синявского «Казачья бурса» представляет собой вторую часть автобиографической трилогии.
В повестях калининского прозаика Юрия Козлова с художественной достоверностью прослеживается судьба героев с их детства до времени суровых испытаний в годы Великой Отечественной войны, когда они, еще не переступив порога юности, добиваются призыва в армию и достойно заменяют погибших на полях сражений отцов и старших братьев. Завершает книгу повесть «Из эвенкийской тетради», герои которой — все те же недавние молодые защитники Родины — приезжают с геологической экспедицией осваивать природные богатства сибирской тайги.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В предлагаемую читателю книгу популярной эстонской писательницы Эмэ Бээкман включены три романа: «Глухие бубенцы», события которого происходят накануне освобождения Эстонии от гитлеровской оккупации, а также две антиутопии — роман «Шарманка» о нравственной требовательности в эпоху НТР и роман «Гонка», повествующий о возможных трагических последствиях бесконтрольного научно-технического прогресса в условиях буржуазной цивилизации.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.