Суровая путина - [26]

Семенцов погрозил пальцем.

— Пихру сколько ни масли, а придет время — попадешься на зуб и штаны оставишь. Тогда опять к Семенцу заявишься. Ну, нет, хлопче, зашибешься. Мы еще так подстроим, что тебе и в гирла не с чем будет выехать.

— Ох, человече, — заметила Полина, следя за мужем серыми умными глазами, — гляди, чтоб не перехитрил тебя Шарап.

Семенец недобро засмеялся.

— Не перехитрит. Довольно нагулялся по гирлам Шарап.

— А от Егора да от пьянчуг этих, Кобцов, много ль ты разживешься? Подожди, окрепнут они — сдался ты им тогда.

— Кто? Карнаух да Кобцы? — с негодованием оборвал жену Андрей и притихшим голосом добавил: — Я знаю Егора. Он охране ломаной копейки не даст. А мы так сделаем, что вся эта копейка у нас будет. Понятно, баба? Смотри же! Не суй носа не в свое дело! — погрозил он жене и поспешил навстречу Егору, шаги которого послышались у порога хаты…

Солнце зашло за камышовые кровли хат, когда Егор вышел от Семенцова.

Все, кто знал Егора, редко видели его улыбающимся, а в тот вечер встречавшие старого рыбака на улице видели необычное: нелюдимо-суровые глаза его смотрели тепло и весело, и даже шел Егор новой, странно легкой походкой.

Ему все еще не верилось, что так ладно сложилось дело с займом. Он даже журил себя, что с самого начала не согласился с предложением Семенцова.

Выходило все, действительно, просто и как будто без хитрости. На прасольские деньги можно купить дуб и волокушу на паях с Кобцами. Он, Егор, будет главным владельцем дуба, братья Кобцы — волокуши, хотя то и другое будет числиться за Егором. По уверению Семенцова, о настоящем владельце дуба прасол узнает только тогда, когда деньги будут выплачены, когда Егор и Кобцы, получая с каждой добычи свою долю, справят себе полную снасть и снова станут самостоятельными. Тогда не страшен будет Полякин. Два-три хороших улова и долг будет выплачен — так думал Егор. Тогда засияют над Карнауховским двором новые, счастливые дни, тогда можно купить глубьевую сеть, махнуть в море под красноловье. А там — новая, хата, женитьба сына и довольство во всем.

Торопливо, словно пытаясь догнать свою мечту о будущем счастье, шел Егор Карнаухов и не переставал улыбаться в седеющие усы. Немного тревожило и казалось непонятным то, что Семенцов именно ему, Егору, доверяет большую часть прасольских денег, о нем так заботится. Почему не доверил Игнату Кобцу, старому, не менее опытному крутьку? Не обидит ли это своенравного корыстолюбивого Игната? Ну, что ж… Пусть ладят тогда с Семенцовым сами, а он, Егор, никогда не присвоит чужой копейки; он будет рыбалить честно, не по-шараповски, не будет присваивать чужих паев.

В воротах встретился с Аниськой.

— Обманул-таки, шибельник, — весело пожурил он, любовно хватая сына за плечо, — подвел-таки под тюрьму. Сидеть-то за прасоловы деньги будем вместе?

Аниська ответил радостной улыбкой.

— Вижу, папаня, — сладили дело.

— О, да еще как!

Отец и сын, обнявшись, ушли в хату. В эту ночь долго светил над Мертвым Донцом в кривых оконцах немигающий огонек. Долго не спал Егор. Чуть ли не до рассвета гудел в хате его сиповатый бас, — прерываемый взволнованным голосом Федоры. Неясная тревога — вдруг раздумает Семенцов — томила обоих, и радость становилась горькой, отравленной сомнениями и смутным страхом за будущее.

16

За неделю до решения собирать новую ватагу Семенцов работал в коптильне. В заводе кипела заготовочная страда. Наступали жаркие дни, и нужно было спешить с курением рыбы. Огромные вороха просоленного рыбца и чехони выбрасывались из пышущих холодом и вязким духом рассола чанов, в корзинах переносились в приплюснутые корпуса коптилен.

Здесь рыба попадала в изъеденные солью руки, отжимавшие от нее тузлук[16]; рыбу нанизывали хвостами на веревку, развешивали над открытыми очагами с едко дымящими опилками.

Семенцов по-хозяйски следил за процедурой копчения, с засученными рукавами стоял у ям-очагов, наблюдая за равномерно растекающимся под камышовой крышей серым дымом. Дым вяло выползал в отверстия дымоходов, стоял тяжелым, как студень, облаком.

Бледные и тусклые лучи солнца проникали в щели крыши, скользили по развешанной рыбе. Отогретые теплом очагов рыбцы сочились янтарным жиром, отсвечивая червонным золотом.

Семенцов удовлетворенно щурился, по знакомо пряному запаху определял качество копчения. Он не слыхал, когда в коптильню вошел Полякин.

Не поздоровавшись с рабочими, сердито отдуваясь от жары, Осип Васильевич запустил руку в корзину, достал твердого, как брусок, рыбца. Рабочее почтительно сдвинулись у дверей. Семенцов, услышав приглушенный говор, поспешил к прасолу.

Полякин держал рыбца за хвост, подставляя его под бьющий в дверь солнечный луч… Потом он крепко зажал его в пухлой волосатой руке. Липкий мутный сок показался между толстых мясистых пальцев. Осип Васильевич поднес рыбца к носу, отвернув жаберный щиток, понюхал:

— Передерживаешь рыбца, Митрич. Будто в корень солишь[17]. Где это видано?

— Передержать пришлось на самую малость, — спокойно ответил Семенной. В аккурат по времю. Время жаркое, Осип Васильевич, кабы солнышко не пожарило рыбку.