Суровая путина - [25]

— Разве я для себя прошу? — не смутился Аниська. — Не для себя, а для всей семьи. Отец тоскует, куражится, так и мне тоже? Не хочу.

— И молодчага, — согласился Семенцов, — только почему бы тебе в чью-нибудь ватагу не пойти, а?

— Свое хочу иметь.

— Ишь ты! — Семенцов снова насмешливо сощурился. — Свое иметь хочешь, а знаешь ли ты, как свое достается? Твой батька десять лет у прасола спину гнул, пока свое заимел, а ты хочешь раз-два и — в дамки?

Аниська заерзал по завалинке, долбя каблуком твердую, как бетон, землю. Семенцов смотрел на парня с ласковым любопытством и вдруг осторожно положил на плечо его куцую, словно обрубленную ладонь.

— Вот что, парнище, — начал он твердо, — вижу я, парень ты славный, в ум входить, хоть жени. И не стыдно мне тебя слушать и через тебя отцу помощь дать. Теперь слушай Семенца и на ус мотай. Видал ты Кобцов? Кобцы — честные рыбалки, не то, что Шарап. Ребята ватажные, со дна моря рубль достанут, а и их подкосила беда. Порешили мы новую ватагу сгуртовать, да не такую, как у Шарапова, чтоб с пихрой в айданчики играть, а чтоб рыба в запретном вся наша была и чтоб Семенцову перепадало за труды. Вот. Семенцу немного надо. Семенец никогда никому не отказывал. И думал я, кто из всей этой компании надежный человек, и выходит — тот, кто гордый, кто за копейку совесть свою не продаст. Вот. А кто этот человек? Батько твой.

Аниська поднял на Семенцова недоверчивый взгляд.

— Насмеяться хочешь, Андрей Митрич? Так по пустому месту бьешь. И без того Шарам насмеялся.

— Ты помолчи, — оборвал Андрей. — Молодой еще сопелку задирать. Сурьезно говорю. Кобцы собирают ватагу, это моя ватага, и как мне Егора забыть? Рыбалили ведь вместе? Правильный человек. А поэтому не Егор, должен быть в Кобцовой ватаге, а Кобцы у Егора, вот про что я говорю. И ежели так, иди сейчас к батьке и скажи, чтоб на вечерок приходил за деньгами.

— Не пойдет он. Вы мне деньги дайте! — возбуждения выкрикнул Аниська.

Семенцов засмеялся.

— Ишь, какой прыткий. Тебе не дам.

Обняв Аниську, мягко подтолкнул к воротам.

— Беги скорей за батькой, чтобы пришел, да только про гостей да про деньги ни слова. Скажи — просто по делу.

— Ежели не придет отец, сам приду, — точно пригрозил Аниська и, окончательно трезвея, бегом кинулся со двора.

Возвратись в хату, Семенцов озабоченно сказал Кобцам:

— Вот что, хлопцы, дело оборачивается по-другому и канитель тянуть некогда. Приходится сейчас же идти к прасолу. Постой, Галка, не скрипи, — твердым повелевающим жестом остановил он гармониста.

Галка покорно сжал мех гармони, склонил на него отягченную хмелем голову. Братья Кобцы слушали Семенцова, удивленно раскрыв рты.

— А на чем же дело порешим, Андрюша? — неуверенно владея языком, осведомился Игнат.

Пантелей, вытягивая сухопарую шею, икая и клюя носом, смотрел на хозяина мутными глазами.

— Кажи, Митрич. Не затягивай.

— Чтобы не затянуть, дело с прасолом надо решать, — все так же строго и деловито ответил Семенцов. — Ваше дело теперь маленькое. Езжайте домой, а во вторник приезжайте. Полина, дай-ка мне пиджак, — приказал Семенцов стоявшей на пороге жене, и по тону, по трезвым спокойным движениям — будто совсем и не пил Андрей — поняли недвиговские крутьки, что дальше разговаривать с Семенцовым не о чем.

Они неохотно встали со своих мест и, отряхивая с лоснившихся смолой штанов хлебные крошки, стали искать картузы. Поднялся и Галка. Подойдя к залитому ухой и водкой столу, опрокинув в широченный рот недопитый Аниськой стакан, повесив на плечо гармонь, выжидающе остановился у двери.

— Так мы в полной надежде на тебя, Андрюша, — сказал Игнат Кобец, насовывая на голову картуз и пошатываясь.

— О чем разговор? — сказал Семенцов. — Для чего мы и водку пили, для чего разговаривали. И не сумлевайтесь, братцы. Все, что можно, Семенец сделает.

Пантелей косноязычно лепетал, облапывая Андрея:

— Постарайся, Митрич, а мы… мы… Побей бог… Эх, Митрич… добрячий ты человек…

Кобцы поклонились хозяину, гремя подковами сапог, вышли из хаты. Через несколько минут с гиком и свистом рванула со двора подвода. Галка, окончательно ополоумевший от последнего стакана, задрав ноги и до отказа растягивая гармонь, зажаривал замысловатый марш.

Подождав, пока гости скроются в проулке, Семенцов вернулся в хату, сказал убиравшей со стола жене:

— Вот что, Полина. Сейчас придет Егор Карнаухов, так ты не вмешивайся в разговор, лишнего не болтай. Кобцы — одно, Егор — другое. С Кобцами я сразу поладил, а с Егором и ведро водки не поможет. Тут особенное уменье нужно, когда человек от прасольских денег отворачивается.

Зная привычку жены вмешиваться в рыбацкие дела и всегда перечить его замыслам, Андрей, опасаясь, чтобы она не испортила дела, старался изложить ей свои новые планы.

— По-моему, от Шарапа нам теперь ждать нечего, — снимая пиджак и снова вешая его на гвоздь, заговорил Семенцов. — Загордел Шарап. Пока нужен был ему Семенец, так он к нему, как ласковое теля к матке, а теперь, когда зажирел да отстроился, так про Семенца забыл. И в самом деле, что мы от Емельки видим? Вхитрую все играет, пихра ему нужна — это верно, а от тысячных тонь хоть что-нибудь он Семенцу дал? Теперь у него своя рука — владыка. С вахмистром спутался, за панибрата с ним. Рыбу всю в Таганрог к Мартовицкому гонит. Ну, что ж… Пускай. Когда-нибудь оборвется нитка.