Суровая путина - [137]

В займище стало светло, как днем. Оглушительный треск мешал говорить. С востока с шипением катилась волна огня, от которой, казалось, уже не было спасения. Она неслась прямо к тому месту, где стояли партизаны. Воздух становился все горячее, треск громче. Анисим уже не мог слышать голосов товарищей, хотя по движению запекшихся губ, по разинутым ртам было заметно, что они о чем-то кричали ему.

Еще более узкая тропа вела в сторону, и партизаны, ломая камыш, бросились по ней.

Анисим оглянулся и увидел Панфила. Он поскользнулся на кочке, упал… Анисим и Пантелей Кобец подхватили его и, сделав несколько отчаянных прыжков, не выпуская из рук Панфила, очутились на высокой, ярко освещенной грядине.

Пламя, отгородившее партизан от места стоянки дубов, бушевало на расстоянии тридцати шагов от грядины, этого счастливого островка среди огненного моря. Партизаны сгрудились на этом островке, осыпаемые искрами. У некоторых уже начинали дымиться шапки и ватники.

Анисим оглядел товарищей. Это были его сподвижники в крутийских делах, и новые друзья, связанные одним желанием. Разговаривать было некогда и невозможно. Панфил потерял костыль и стоял, пошатываясь, опираясь на винтовку. Пантелей Кобец и Андрей Полушкин спешно окашивали резаками вокруг островка сухую прошлогоднюю кугу. Иван Журкин зажигал ее с подветренной стороны, чтобы огонь вылизал черную прогалину, на которую можно было бы отступить. Люди молча, без сговора, делали все, чтобы спасти друг друга.

Но грядина была все же недостаточно широка. Оставаться на ней было рискованно. Пламя двигалось теперь прямо к ней и могло затопить ее. Анисим с напряжением выискивал места, не захваченные огнем, мысленно соразмеряя их, соединял тропинками. Надо было пробираться к заводи во что бы то ни стало. Он уже догадывался, что вслед за пламенем крадутся немцы и дроздовцы. Эту догадку он прочитал и в глазах товарищей.

«Скорее к дубам, где есть пулемет и лежит часть винтовок и патронов! Скорее поднять паруса и плыть к своим!» — как бы говорили их взгляды.

Зубчатая стена огня, за которой напряженно следил Анисим, как бы раскололась надвое, открыв когда-то выкошенную неширокую прогалину. Одна половина пламени навалилась на самую густую и высокую заросль, через которую совсем недавно пробирались ватажники, другая двигалась вдоль берега. Путь по прогалине, через выгоревшие, дымящиеся места, освободился до самой заводи.

— Братцы, за мной — во всю мочь закричал Анисим и, махая винтовкой, ринулся в свободный от пламени промежуток. Он бежал, непрестанно оглядываясь на товарищей, несущих Панфила. По обе стороны кипело пламя, сплетаясь свистящими языками над головой. Ноги проваливались в промоины, полные жара. Шапка дымилась. В лицо бил едкий дым, слепил глаза.

Иногда, оглядываясь, Анисим терял из виду в багровом дыму товарищей, но в тот же миг они догоняли его. Он видел их измазанные копотью лица, сверкающие глаза.

Еще минута и вот ерик, флотилия дубов, с поднятыми парусами у причала.

Из глубины займищ доносится резкий перестук выстрелов. Над головой посвистывают пули. Анисим с разбегу прыгает с обугленного берега в воду, за ним один за другим кубарем скатываются ватажники.

С кормы одного из дубов начинает глухо стучать пулемет. Анисим, не помня себя от радости, кричит:

— Пашка! Сыпь по камышам! Не переставай!

Его и Панфила подхватывают дружеские руки и втаскивают на борт дуба. Паруса уже натянуты ветром, гребцы быстро взмахивают веслами. Дубы выбираются на стремя, режут носами звонкую волну.

Анисим лежит на корме, прижимая к плечу приклад винтовки, видит, как по берегу скачут всадники. Он целится в одного из них и нажимает спусковой крючок. Всадник валится с седла. Освобожденный напуганный конь скачет на фоне пламени, поднимая копытами рой искр.

Пули все еще поют над головой, дырявят туго натянутый парус:

— Ребята! Бартыжай под темный берег! Навались на весла! — кричит Анисим. — Гребь! Гребь! — командует он так, как командовал когда-то убегающим от пихры крутиям. Но не крутии сидели теперь на Дубах, а советские партизаны.

«Смелый» идет впереди. На носу его плещется ревкомовский, простроченный пулями флаг. У руля сидит Панфил. Он весь напитан дымовой гарью, бородка его осмалена, на щеке вспух большой волдырь. Обожженными, кровоточащими руками он сжимает румпелек и острыми глазами смотрит вперед, где светят огни свободной земли…

30

До самого Кагальника ватажники, выбиваясь из сил, работали веслами. Никогда дубы не ходили так быстро. Даже в те времена, когда шаровский катер «Казачка» гонялся за рыбалками, отчаянные крутии не отмахивали с такой яростью веслами.

К Кагальнику приблизились, едва забелелась заря. Ревкомовский флаг был замечен с берега, позволил партизанам беспрепятственно подвалить к причалу. Но на берегу их встретили довольно подозрительно, заставили остановиться. У изгородей ближних дворов стояли пулеметы, на обрыве гнездилась артиллерия. С моря с часу на час ждали подхода немцев.

Истерзанный вид партизан, обгорелые ватники красноречиво говорили сами за себя. Между красноармейцами и ватажниками скоро завязались разговоры, люди радостно пожимали друг другу руки.