Суровая путина - [136]

Он рвался теперь за частями Дроздовского, ушедшими далеко вперед, хотел поскорее очутиться в Новочеркасске, в атаманском дворце, чтобы отпраздновать долгожданную победу. Тщеславные мечты не давали ему покоя. Ему начинало казаться, что он занялся мелкими делами, и никто не замечает его усердия.

Крайне недовольный собой, Автономов повел сотню в гирла.

Узнав о гибели Малахова, партизаны решили пробиваться к Азову на соединение с частями Красной гвардии. Целую ночь Анисим просидел у ерика, глядя на черную воду остановившимися глазами. Панфил Шкоркин подходил к нему, молча клал руку на плечо, тяжело вздыхал.

На заре со стороны Азова послышались орудийные отрывистые удары. Теперь не было сомнений, — фронт придвинулся к Дону, придонские станицы и хутора — Рогожкино, Обуховка, Елизаветовская — были в руках немцев. Прорваться к красным можно было только через фронт или гирлами в обход, с выходом в Кагальник.

На тесной, окруженной плотной стеной камышей грядине собрались ватажники. Совещание длилось недолго. Мнения разделились. Горячий и нетерпеливый Чекусов настаивал на том, чтобы тотчас грузиться в дубы и водным путем пробиваться на Кагальник. Как всегда гневный и неспокойный, он доказывал, что ожидать больше нечего.

Но пробраться через фронт, хотя бы и на дубах, днем и с малым количеством патронов, в то время, как вдоль гирл уже шныряли немецкие разъезды, было рискованно.

Партизаны решили дождаться ночи и под прикрытием темноты выйти на дубах гирлом в море, а оттуда на Кагальник.

Теплые, пропахшие болотной сыростью сумерки опустились на гирла, когда отряд Автономова углубился в займище. С востока продолжал дуть ровный весенний суховей. В меркнущей синеве неба дрожали тусклые звезды. Ветер, казалось, раздувал их, как тлеющие угольки.

Автономов решил оцепить гирла с трех сторон и двигаться вслепую, облавой. У одного из узких ериков отряд остановился. К Автономову подъехал Сидельников.

— Господин хорунжий, дозвольте совет подать…

— Говори!

Автономов не пренебрегал советами вахмистра, доверяя его сметке.

— По всему видать, — эта братия забилась в самое кодло, — сказал Сидельников. — Эти места я хорошо знаю. Ежели мы будем напролом идти, в аккурат напоремся на ихние пули. А я думаю так: ветерок сейчас в ихнюю сторону, камышек, что порох. Дозвольте побаловаться огоньком. Этак в два счета их выкурим.

— Прекрасно! Делай! — скомандовал Автономов.

Сотня вброд перешла ерик, растянувшись полукругом, оцепила таинственно шелестевший камышовый лес.

29

Выйдя на тропу, на которой в последний раз расстался с Яковом Ивановичем, Анисим еще раз зорко осмотрел в бинокль быстро меркнущую даль. Ветер усилился, шелест сухого камыша глушил остальные звуки.

Поглощенный мыслями, Анисим не заметил, как подошел к нему Павел Чекусов. Анисим услышал его тяжелое дыхание и обернулся. Чекусов был весь обвешан гранатами и пулеметными лентами.

Анисим отвел от глаз бинокль, тихо сказал:

— Паша, давай отчаливать.

— Уже все готово. Можно пробираться к дубам. Пулемет уже погрузили, — ответил Чекусов.

Сумерки еще больше сгустились. Внезапно на востоке, откуда дышал порывистый суховей, взметнулось широкое пламя. Над головами партизан с тревожным свистом пролетела стая уток. Издалека донеслось пугливое кряканье, шумный всплеск волн. Не прошло и минуты, как пламя размахнулось от ерика к ерику, стало охватывать многосаженные поляны высушенных ветрами прошлогодних камышей. Пахнуло зноем, займище озарилось багровым сиянием, точно непрерывные молнии заиграли по земле. Послышался сухой треск, будто лопались тысячи патронов.

Анисим и Павел Чекусов стояли несколько секунд пораженные.

— Кто-то запалил камыш! — срываясь с места, не своим голосом крикнул Анисим. — Скорей в табор.

Чекусов и Анисим побежали к скрытой в камыше грядине.

— Ребята, за мной! К дубам! — скомандовал Анисим и первый бросился к ерику.

Человек десять партизан уже сидели в дубах и выстрелами давали условные сигналы. Тропа от стойбища к заводам лежала через густое камышовое поле, шагов в двести шириной. Пламя, переносимое ветром, сразу на десятки саженей уже перерезывало ватажникам дорогу, огненным прибоем надвигалось на грядину.

Страшен пожар в камышах в засушливое ветреное повесенье! Огонь перекидывается по пушистым, вспыхивающим, как порох, муханицам с молниеносной быстротой, пожирает целые десятины. Едкий дым душит все живое, что не успевает сгореть в пламени. Воздух накаляется, как в жарко натопленной печи, искровой вихрь подымается высоко в небо, осыпается за много верст черной метелью. Вода в стоячих озерцах закипает, и в ней, как в котле, сваривается рыбья мелкота.

Узкая тропа позволяла ватажникам отступать только гуськом. Они были стиснуты плотной, непроходимой чащей. Позади Анисима, задыхаясь, увязая костылем в грязи, ковылял Панфил.

До берега оставалось не более семидесяти шагов, когда огонь пересек тропу у самой заводи. Анисим увидел, как ослепительное полотнище пламени взметнулось к самому небу. Ватажники столпились, задыхаясь от страшной жары, кашляя от дыма. Тяжелая, медлительная цапля, не успев вовремя подняться с гнезда, билась, махая обгорелыми крыльями. Унылый ее крик походил на стон. В багровом небе, дико и жалобно крича, носились бакланы.