Супостат - [5]

Я лишь пожал плечами, но ничего не ответил, потому что и вправду не смог припомнить ни одного святого, который развлекался бы подобным образом. «Слава Господу, — проговорил я про себя, — что тиран и мучитель Иван Грозный, который еще в детстве любил сбрасывать с колокольни щенков, к таковым пока не отнесен, слава Богу!»

— Извольте при мне, милостивый государь, не выражаться! — раздраженно выговорил он.

— Но я и не сказал ничего-с…

— Какая разница! Вы восславили Его имя! — нервно выпалил сатана. — Вероятно, вы забыли, что для меня мысли смертных так же слышимы, как и их голоса.

— Вырвалось, виноват, привычка-с, — извинился я и тут же, все еще сгорая от любопытства, поднял глаза и осмелился спросить: — Значит, через два года и двадцать пять дней случится революция?

— Можно сказать и так, — устало ответил лукавый. — Но за ней произойдет государственный переворот. Народу явится долгожданная вседозволенность. Законов не будет. Делай что хочешь. — Он повернулся ко мне и добавил с легкой ухмылкой: — Смею заметить, что поступками восставших будет управлять даже не стремление к свободе, а желание полностью излить досаду за чужое благополучие, за безбедную жизнь других. И эта злоба копилась целое тысячелетие! Потому-то я и сказал вам еще в начале нашего разговора, что зависть — двигатель прогресса всего человечества!

Ночной гость сделал два шага, устало плюхнулся на стул и проговорил:

— Простите, заболтался. Давно, знаете ли, ни с кем не общался. А тут случай представился. — Он пробуравил меня жгучим взглядом и продолжил: — Но вернемся к вам… За минувшие сутки у вас трижды промелькнула одна и та же мысль. Надеюсь, не надо напоминать, какая именно?

— Нет-с…

— Вот и хорошо. Теперь вы поняли, почему я снова здесь?

Я кивнул.

— Тогда слушайте…

3 Беда

Дворник Архип Шлыков зиму не любил. По сравнению с летом работы добавлялось вдвое больше. Ночи в феврале хоть и длинные, но спать удавалось мало. Вставать приходилось до света и корпеть весь день. Двор почистить, перекладывая сугробы поближе к снеготаялке, посыпать песком дорожку к ретираднику, выдолбить лед, намертво прихвативший калитку, а потом у колоды, где стоят извозчики, убрать конский навоз (за это, правда, возничие платили Архипу исправно — с каждого экипажа по рублю в месяц). Тоже и чугунные надолбы напротив, как только солнышко пригреет, надо подновить. А вот тут без постного масла с сажей не обойтись. Только вот для салопов и шинелей невнимательных пешеходов эта смесь — чистая погибель; пристает намертво, не ототрешь и не отмоешь. А что делать? Не помажешь — навлечешь гнев околоточного надзирателя. И не дай Господь, если он домовладельцу штраф выпишет. Тогда неприятностей не миновать. Хозяин и рассчитать может сгоряча. Справедливости ради надо сказать, что такого с Архипом еще не случалось. Были, конечно, мелкие упреки, но до резкостей дело никогда не доходило.

— Меня Артем Савельевич уважают и ценят, — хвалился Шлыков приятелю Митьке — собрату с соседней улицы, попивая в своей каморке чай вприкуску, — я их благородиям — господам Табасовым — верой и правдой почитай десять годков служу. Будь я старшим, уже бы и медальку юбилейную получил к 300-летию Царствующего Дома. Бают, и нашего брата в прошлом годе награждали, во как быват!

— Быват, и медведь летат! — отшучивался земляк, потягивая чаек из блюдца.

Прибрав на улице, Архип принимался носить жильцам воду и дрова, потому что водопровода и центрального отопления не было. «Пока обойдешь все три этажа — истаскаешься, пропотеешь до исподнего. А еще и черную лестницу прибрать поспеть. За ней — парадную; опосля и коридорную протопить. На все время потребно, и немалое. То ли дело в сурьезных домах на Невском или на Большой Морской, там за ентим швицары досматривают, а не дворники», — разглаживая широкие усы, жаловался он Анне Извозовой, проживающей во второй квартире.

Эта молодая и кроткая девушка напоминала сорокапятилетнему бобылю его любимую племянницу Глашеньку — младшую дочь сестры, — дитя чистое и непорочное. Летом, навещая родственников в глухой деревеньке под Псковом, Архип всегда привозил ей из города гостинец: то шоколад, то конфекты, то заморские апельсины. Вот и Аннушку он любил так же, по-отцовски.

Постояльцы платили дворнику за труды по-божески — по пятьдесят копеек с квартиры, а на Пасху, именины и Рождество давали на чай, баловали водочкой и угощали закуской. В такие дни Архип всегда просыпался в хорошем настроении. Он натягивал хромовые сапоги, надевал сатиновую рубаху, двубортный глухой жилет с отложным воротником, пиджак, водружал на голову развалистую старую шляпу и шел по квартирам желать всем здоровья и собирать дань. Высокий от природы — почти десяти вершков роста[2] — в этом чудаковатом головном уборе он казался еще выше. И только к Извозовым он старался не заходить вовсе. История с внезапно ослепшей матушкой Анны настолько разжалобила Архипа, что он отказался от всяких подношений этой бедной семьи. Даже воду и дрова он таскал им бесплатно. Но девушка настояла на том, чтобы дворник отдавал ей чинить свою одежду.

Наугощавшись в квартирах, Шлыков шагал в любимый трактир, чтобы еще раз «двинуть от всех скорбей». Службу за него в такой день нес какой-нибудь земляк, с которым он заранее договаривался. И к вечеру верный страж доходного дома на Болотной напивался в стельку. Но под заборами он никогда не валялся, и дворняга ему нос не лизала. Обратно его привозил знакомый извозчик и, поддерживая под руки, помогал спуститься в дворницкую. Цепляясь носами сапог за ступеньки, Архип тихо и беззлобно бранился и ложился спать. К обеду следующего дня он как ни в чем не бывало появлялся во дворе с метлой и совком, в белом холщовом фартуке и в форменном картузе. На левой стороне отворота красовалась медная бляха, а на околыше фуражки табличка с надписью «Дворник». Лакированный козырек играл солнечными зайчиками. И лишь по темному сумрачному лицу и опущенным усам было понятно, что накануне метельщик «доехал» не только «до Колпина»