Сумрачный рай самураев - [7]
Собственно, и внутренность кабинки освещалась только стилизованными под оленьи рога бра. Зеленоватый, таинственно-тусклый лесной свет больше подходил для романтического свидания, нежели для деловых переговоров. Так подумалось Голицину, но развить эту мысль ему не дал густой, чуть гнусавый бас, произнесший на русском без акцента:
- Здравствуйте, мистер Голицын! Сердечно рад встрече.
- Взаимно, - ответствовал Голицын учтиво с легким полупоклоном. Прекрасно говорите по-русски, мистер президент!
- Корни, корни... Прошу, садитесь!
Голицын сел в кожаное кресло с высокой готической спинкой и осторожно вгляделся в своего визави.
Мистер Юнг оказался человеком невысокого роста. Был он тучен, как туча. Бороду имел цвета юного веника, а под припухшими веками носил закопченные, копеечные глазки с неким вдумчиво-циничным мерцанием.
"Колобок во фрачной паре", - подумал Голицын, прищуриваясь.
Круглый стол черного дерева был сервирован со скромностью, граничащей с аскетизмом: покрытые испариной два графина со светлым, скорее всего "пльзенским" пивом, два высоких бокала чешского, что понятно, хрусталя, на тарелочках соленые косточки, ломтики красной рыбы и в соломенной корзинке какие-то витиеватые хлебцы.
"То ли он непроходимо скуп, - продолжал размышлять Голицын, - то ли просто никогда не мешает алкоголь с делами".
- Надеюсь, вы не будете на меня в претензии, - заговорил президент фонда, - если я сообщу вам, что необходимость в предварительных переговорах отпала. Я все обдумал, все взвесил и принял решение. Вчера я связался с вашим менеджментом, и мы уладили все финансовые вопросы. Пока сошлись на пяти миллионах. Так сказать, первый транш. Если все пойдет хорошо, можно будет и траншею проложить, хе-хе.
- Гм, я рад, конечно, - пробормотал Голицын в некотором замешательстве, - стало быть, мое присутствие вроде как тоже отпадает?
Президент протестующе замахал руками.
- И речи быть не может! Вы проделали долгий путь, понесли определенные траты. Я как-то должен это компенсировать... И, если уж откровенно, очень мне хочется поговорить с человеком из России... Ностальгия, понимаете?
- Понимаю, - молвил Голицын сочувственно, - тоска по родине тоски.
Президент изумленно вздел брови, и вгляделся в Голицына пристально.
- "Родина тоски"? Сильно сказано... Поэтически точно. А то все эти вопли кликуш: "ах, Россия, деградирует!", начали меня раздражать несказанно. Неужели это правда?
- Как сказать, - смутно ответил Голицын, - деградостроительство развито повсюду, где есть дегенераторы идей, а не только в России.
- Отрадно видеть, что не перевелись еще патриоты на Руси! - с некоторым даже умиленным пафосом воскликнул президент.
- Видите ли, "патриот" - слишком уж скомпрометировавшее себя понятие, сказал Голицын, пытаясь угадать, а к чему собственно клонит собеседник. - На Руси, как вы говорите, особенно. Многие ведь понимают любовь к родному краю, как любовь к родному краю пропасти... Им плохо, когда хорошо, понимаете? Они полагают, что особенный путь России должен почему-то непременно быть крестным... Почему-то им кажется, что именно во врожденном вырождении заключено знаменье грядущего высшего восхождения...
- А вы с этим не согласны? - быстро спросил президент.
- Не то, чтобы не согласен. Я просто вне этого.
- Пива? - мистер Юнг сделал приглашающий жест.
- С удовольствием.
- Брудершафт?
- Почту за честь.
Пиво оказалось превосходным, но неприятно кольнуло Голицына то обстоятельство, что с первого же бокала его вновь зацепила крылом утренняя хмельная, неуправляемая волна. "Старею, что ли? - тревожно подумал он. Раньше с двух бутылок водки был готов хоть к марафонскому забегу..." Впрочем, тут же его успокоило то соображение, что, коли уж дело решено, можно расслабиться и не корчить из себя умника.
После третьего бокала беседа потекла и живей, и веселей, и бессвязней. Как-то исподволь перешли на "ты". А что, спрашивал Ник, по-прежнему ли в России две беды? Беды то две, ответствовал Голицын, только формулируются они иначе: дураки и умные... Беды две, а горе зато только одно - от ума... Опять же, по большей части не носителю ума горе, а окружающим.
- Ай-ай-ай, - как будто бы искренне сокрушался Ник. - Что ж так-то? Так жить нельзя.
- Так нельзя, а не так - невозможно. Но катастрофы в этом нет никакой. Дурак в России - больше, чем дурак. Это народный герой, ходячий миф, гештальт, ежели угодно... Посему дуракам у нас везде дорога. И шагают они по своим дурацким дорогам сплоченными рядами, как деревянные солдаты Урфина Джюса.
Потом сам собой огонек хмельной беседы перекинулся на тему "событий вокруг НТВ".
- Когда здесь в Праге было нечто подобное, - делился впечатлениями Ник, - положение спасло всеобщее единение, душевный подъем, пафос солидарности... А у вас... Грызня, возня, грязь, вонь. Очень это разочаровывает.
- Что делать, Ник? Россия потихоньку превратилась в атомное шило в заду мирового сообщества. И неприятно, и страшно, а лучше не елозить - себе дороже выйдет...
Ник засмеялся, борода его заколыхалась плавными волнами, как портьера на ветру, а из живота донесся звук такой, какой издавали бы крутящиеся в центрифуге булыжники.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.