Сумерки - [51]

Ломакин также заходил проведать Ивана. Он старался не попадать в часы посещения Безбородко Софьей. Иван вскоре заметил эту странность и напрямик спросил у товарища, не поссорился ли он с дочерью генерала. Ломакин тяжело вздохнул, но ничего не ответил.

Вообще же Иван заметил, что и Родион, и Сонечка избегают не только встреч, но даже упоминания друг о друге. К тому же было видно по лицам, что им ужасно грустно. Софья сильно осунулась за последние дни, а Ломакин странно побледнел, хотя до этого казалось, что куда уж более бледнеть при его болезненной петербургской бледности. Больные же вообще все очень хорошо подмечают, в особенности лежачие. Они чувствуют каждую интонацию, видят каждый невольно брошенный взгляд, о многом догадываются невесть какими способами. Особенно те, которые смертельно больны. У них открывается интуитивное чутье, они видят почти невидимое и своими замечаниями ставят порой других в тупик.

Иван хоть и не был смертельно болен, во всяком случае, доктор ничего такого не обнаружил у него в организме, а в душу доктора, как известно, не заглядывают, однако и он проявил чудеса догадливости. Видя, что у одного ничего узнать невозможно, а узнать еще надобно многое, Иван направил свои усилия на другого. Когда на следующий день после посещения Ломакина к нему пришла Софья, Иван безо всяких церемоний сообщил ей, что вчера у него был Родион и, как он догадался, между Родионом и Софьей Семеновной произошло нечто чрезвычайно неприятное.

Сонечка чрезвычайно смутилась. Она не стала, как Ломакин, уходить в сторону, а поведала Ивану всю подноготную размолвки.

— Да что же это? — воскликнул расстроенный и взволнованный Иван. Он вскочил с дивана и забегал по гостиной.

Аглая Ивановна и Аделаида Павловна ушли в Никольский собор стоять вечернюю службу, молясь: тетушка — о выздоровлении племянника, а купчиха — о скорейшем завершении дела генерала и, естественно, в благодарность о неожиданно выказанной к ней взаимности со стороны Безбородко. Поэтому никто не мог помешать несчастному больному волноваться, хотя доктор категорически запретил ему это делать.

— Стало быть, Родион живопись теперь забросил? И что же он? Как же он еще живет-то? Он только искусством раньше и жил! — вскричал Иван, остановившись на мгновение перед Софьей, сидевшей на диване и с беспокойством наблюдавшей за возраставшей взвинченностью молодого человека.

— Да что же так заволновались, Иван Иваныч? — притворно беспечным тоном сказала она. — У Родиона Ильича все не так уж и скверно. Он жив-здоров, судя по вашим рассказам.

— Да разве это жизнь? Разве это жизнь, я вас спрашиваю, Софья Семеновна? Это же одно сплошное мучение. Ведь посудите сами, любимое дело, можно сказать, дело всей жизни заброшено, любимый человек покинут. — Тут Иван коротко, но очень выразительно глянул на Сонечку.

Софья зарделась. Ее беличьи щечки удивительно приятно покраснели от удовольствия.

— Так вы уже меня к Родиону Ильичу в невесты запишете, — сказала она.

— А что? И в невесты можно. Почему бы нет. Вы такая прекрасная пара были бы! — воскликнул Безбородко, широко размахивая руками.

— Вот именно что были, — вернула его на прежнюю тему разговора девушка. — Теперь уж ничего обратно не вернуть.

— Вернем! Я уверен, что вернем! И его превосходительство тоже домой вернем. А Родиону опять надобно живописью заняться. Господи, на что же он теперь живет? Раньше-то хоть заказами перебивался. Церкви помогал расписывать да лубки разные. И еще в театрах декорации малевал, а нынче-то какими заказами питается?

Сонечка нахмурилась.

— Я слышала, Родион Ильич «адовы машины» подвизался изготовлять для бомбистов, — сообщила она, уставившись в пол.

Иван резко остановил свой бег и, пораженный, уставился на нее.

— Как? Как для бомбистов? Он же мне божился, что больше не будет. Он слово мне давал, — растерянно сказал он.

Иван был словно маленький ребенок, которому родители обещали показать настоящего Деда Мороза, а взамен этого привели дворника Андреича, а у того еще и борода отвалилась.

— Это нечестно, — грустно произнес молодой человек.

— Так что ничего у нас не выйдет, — едва не рыдая, констатировала Сонечка. — И пары никакой не получится. Не то что у вас с Аделаидой Павловной.

Безбородко, памятуя о недавнем поцелуе, смутился.

— Это не то. Это другое, — запинаясь, сказал он. — Тут просто так. Нет тут никакой еще пары.

Софьины глаза гневно заблестели.

— Да как же вам, Иван Иваныч, не стыдно, — грозно сказала она. — Аделаида Павловна на вас чуть не молится, а вы такое говорите. «Просто так», — передразнила она взволнованное заикание Безбородко. — Эх вы, судари. Что Родион Ильич, что вы — все свои идеи ищете. Тот портреты да картины сжигает, думает, как бы идею в жизнь воплотить. А вы…

— Что я?

Софья встала с дивана и подошла к Ивану. Тот никогда ранее не видел ее такой раздраженной.

— А вы, Иван Иваныч, мечтатель! И мечтаете о неосуществимом, — с вызовом заявила Сонечка. — О свободе для многих. Да о какой свободе вы говорите? Вон, например, моего батюшку свободы лишили, за решетку упекли! И за что? За то, что просто под руку попался и был легкой добычей для омерзительнейших хищников. Вот это настоящее. Вот за это надобно бороться. Да что там говорить про батюшку! Вашу бывшую невесту завтра венчают с графом! — совершенно неожиданно выпалила она в лицо ошеломленному новостью Ивану. — А вы и не знали будто, что ваша Лиза за графа замуж выходит? Именно что выходит! Никто ее насильно туда не толкает! Сама идет. За деньги! И будет жить не с графом, а с его титулом. А вы все про Аделаиду Павловну говорите, что она у вас просто так, что это у вас не то. А что же тогда то? Лиза ваша? Она — жертва? Да она сама на жертвенник идет. Вот увидите завтра ее счастливое лицо. И будет жить с Драчевским и наслаждаться собственной жертвенностью. А вы все будете дома сидеть и от головной боли мучиться. А Родион Ильич будет бомбы делать для убийц и тоже мучиться. Да что же это с вами приключилось такое, что вы настоящей жизни не видите, а все желаете за что-нибудь страдать или же бороться? Ни вы, Иван Иваныч, ни ваш товарищ не умеете наслаждаться жизнью. Просто жить не умеете. И сами мучаетесь от этого, и других мучаете. Почему другие могут жить просто и ясно, а вы нет? Вам подавай идею, подавай страсти, а иначе вам пресно будет. Пусть хоть горько, но лишь бы не пресно. А то, что бомбы будут убивать, так это наплевать, это все потому, что за идею так надо. И пускай несчастная женщина от любви мучается. Это тоже за идею, потому что все должны быть свободными. Да ваша Лизонька не хочет быть свободной. Она рождена для рабства и сама рабства ищет. А вы, Иван Иваныч, ей свободу предлагаете. Вот она и ушла к графу, потому что тот, известное дело, едва женится на ней, как тут же на цепь посадит, словно дворовую собаку, и за любую провинность будет нещадно лупить. Эх вы, судари!