Сумерки - [53]

К свадьбе начали готовиться загодя, за месяц. Едва граф сделал Лизоньке предложение, так сразу же понеслись множественные приготовления. Платье невесты было решено шить у лучшего портного города, в салоне мадам Руссо. Ходили слухи, что владелица является праправнучкой великого французского просветителя, а потому цены там всегда были самыми высокими, однако же и фасоны предлагались наимоднейшие. Все, что носил Париж, тут же перенимал светский Петербург. Это и было просвещение, как его понимала француженка мадам Руссо.

Лизонька казалась счастливой, ходила гордая и часто улыбалась, лишь изредка набегала на ее личико тень грусти, видимо, при воспоминании о бывшем женихе. Родители, стараясь изничтожить сии воспоминания, ухватились за совет, данный многоопытным графом, и объявили, что Безбородко сильно болен, так что даже невозможно положиться на его здравый ум. Лизонька сначала спорила, даже ходила к Ивану поглядеть, действительно ли он так плох, как о нем говорят отставной поручик и Прасковья Гавриловна, а затем перестала спорить и уже через некоторое время сама стала поддакивать. Граф, чрезвычайно довольный поведением невесты, завалил ее подарками, чуть не ежедневно посылая роскошные букеты цветов на дом.

Что касается ожидаемого наследства, то тут дело было очень спорным. Кроме Лизоньки на него претендовали еще несколько человек, но Григорий Александрович сумел как-то так ловко все устроить, что другие претенденты удовлетворились лишь малою долею, а основное наследство осталось за Лизой. Правда, сумма была невелика, но исключительно в банковских билетах, причем самых наинадежнейших. Граф так сумел повернуть дело, что билеты должны были перейти к Лизе только после ее свадьбы, то есть во владение самого графа. Мякишкину однажды заметили, что Драчевский посему и осыпает его дочь дорогими подарками, что на следующий же день после свадьбы вновь будет ими владеть, но отставной поручик с негодованием отверг все эти инсинуации. «И не стыдно вам так говорить! — восклицал он. — Григорий Александрович от чистейшего своего сердца подарки дарит! Все на алтарь великой любви кладет, а вы такое о нем думаете! Стыдно, судари мои, стыдно!»

Итак, свадьба казалась необратимою, и жених и невеста ожидали сей знаменательный день с особым трепетом, но внезапно возникла у Драчевского некая заминка в делах. Кредиторы, ранее сидевшие смирно, пожелали немедленного погашения долгов, наделанных графом во время длительного проживания за границей после скоропалительной смерти своей жены, дочери помещика Троекурова. Главный кредитор, известный петербургский ростовщик Фирсанов потребовал незамедлительного погашения кредитов. В противном случае он обещал забрать себе особняк графа, что располагался на Конногвардейском бульваре. Поначалу Драчевский не стал придавать этому требованию значения и даже повелел не пускать «презренного» ростовщика на порог. Однако Фирсанов оказался не робкого десятка и заявился на квартиру к Мякишкиным в тот самый момент, когда Григорий Александрович изволил заехать за невестою, чтобы отвезти ее кататься за городом на санках. Получилась неловкая сцена, которую еще более усугубили родители невесты, ничего не знавшие о делах Драчевского, а посему считавшие его несметно богатым. «Да какое вы имеете право!» — кричал на Фирсанова Мякишкин. Прасковья Гавриловна вторила ему в голос, что, впрочем, не произвело на ростовщика никакого эффекта.

«Вы, кажется, граф, изволили дело выиграть у генерала Гаврилова, — обратился Фирсанов к Драчевскому. — Так извольте расплатиться со мною заранее, потому как дело ваше неправое, и я сильно боюсь, что скоро оно будет пересмотрено не в вашу пользу». Граф забеспокоился, отчего его брови заходили ходуном при обычном выражении лица, всегда надменном и неприступном.

«Вы что же, думаете, что я с вами не могу расплатиться?» — холодно спросил он Фирсанова.

«Мочь-то, оно понятное дело, можете, так ведь фортуна-то не всегда будет на вашей стороне», — мудро заметил ростовщик.

Они стояли друг напротив друга в прихожей квартиры Мякишкиных, и, хотя граф был выше ростовщика почти на голову, окружающим казалось, будто они стояли чуть ли ни вровень, а пожалуй, что Фирсанов был Григория Александровича повыше. Так, во всяком случае, утверждали очевидцы.

Драчевский одарил Фирсанова ледяным взглядом и, погладив иссиня-черную бороду, медленно произнес: «Как вам будет угодно, сударь. Двадцать пятого февраля вас устроит?» — не столько спросил, сколько утвердил граф.

На том и порешили. Более никаких заминок перед свадьбой не было. Удивлялись только, что Драчевский назначил расчет на следующий же день после женитьбы. Мякишкины на многие странности графа закрывали глаза, полагая, что в высшем свете без особенностей никак нельзя. Прасковья Гавриловна даже сокрушалась тайком, что у ее Лизоньки ничего тайного за душою не было. «Чистая, как слеза младенца», — говорила она о дочери.

Был еще, правда, перед самой свадьбою у Лизаветы с Драчевским обстоятельный разговор. Когда они выехали в очередной раз на прогулку и направились в Павловск, то Григорий Александрович поведал Лизоньке о своих прошлых неудачных браках и даже изволил рассказать ей историю, кою до этого изложил по пути в Петербург Безбородко. История была рассказана один в один, с тою лишь разницею, что в ней не фигурировала княгиня Долгорукова, а просто некая дама. Думается, что это из-за предыдущего знакомства Лизоньки с Александрой Львовной. Драчевский ввел будущую жену в свой круг, и круг нашел оную весьма милою и чистою барышней, именно такой, каковая необходима графу для счастливого проживания в браке.