Сумерки - [70]

Первый его визит к нам после Стына де Вале меня насторожил. Когда позднее мама, смущаясь, сказала, что он будет моим новым папой, мне он сразу разонравился. Я тут же заподозрил, что он подъезжал ко мне в Стына де Вале неспроста, что вовсе не случайно расспрашивал о маме, а я, болван, все ему охотно и подробно рассказывал. Мы с мамой тогда впервые расстались на такой долгий срок, целых две недели, я скучал и был очень рад с кем-нибудь о ней поговорить.

Мне было жаль дедушку, особенно когда мама попросила ничего не говорить ему. Бабушка Олимпия не очень-то жаловала маму, это я давно заметил, но с дедушкой у них была почти дружба. И мы с дедушкой души друг в друге не чаяли, и я чувствовал себя виноватым, что приходится что-то от него скрывать. Как-то вечером дедушка пришел к нам, когда у нас был Ариняну. Мама отослала меня делать уроки, и я был этому очень рад. Я думал о том, как расстроится дедушка, когда узнает ошеломляющую новость о мамином замужестве. Когда я вернулся в комнату, все было позади, дедушка даже казался веселым. «Каков старик!» — подумал я. Дедушка держался молодцом, хотя оборвалась последняя нить, связывавшая его с прошлым.

Я все время думал об отце и мучился. Но в конце концов решил, что мама права, ей одной трудно, я еще учусь, а дедушка уже не может ей помогать, вещи она почти все распродала, а, кроме того, с горечью подумал я, мама еще совсем молодая, может, она влюбилась в Ариняну. Он все-таки красив, как артист в кино. Мы обсудили все с Иоаной и согласились на том, что не имеем права мешать маме, раз никому это не приносит вреда. А разве отчим — это хорошо? Как я могу так думать? Почему, если отчим, то обязательно плохо? Почему он не может любить меня? Потому, что не родной отец? Или потому, что в сказках братьев Гримм так не бывает?.. Ладно, поживем, увидим. Мама дала мне понять, что последнее слово за мной, и я дал согласие, гордясь тем, что я такая важная птица и от меня все зависит.

Поначалу дела шли хорошо. Фабрика Ариняну работала полным ходом, и мама перестала ездить на барахолку продавать вещи. А я избавился от необходимости таскать узлы из дому на рынок и обратно. Ариняну, как мне кажется, потихоньку занимался и спекуляцией, потому что в доме у нас появились такие деликатесы, каких днем с огнем не сыщешь. И откуда он только их брал? Относился он ко мне по-прежнему хорошо, но недели через две после того как он поселился у нас, произошел случай, после которого я его возненавидел.

У меня были два старых приятеля: белый плюшевый заяц Хази и желтый медвежонок Тэдди. Были они потрепанные, замусоленные, штопаные-перештопаные. Но стояли на самом видном месте, на моей кушетке. Они были для меня с мамой, как живые, будто домовые или гномики, которые хранят дом от бедствий. И в разговорах мы всегда упоминали их, называя по имени. Так повелось еще с тех пор, когда я был совсем маленьким, и продолжалось теперь, когда я уже вырос. Мы относились к ним, как к домочадцам. Тэдди и Хази сторожили наш дом.

И вдруг они исчезли. Я их искал повсюду, искал сам, потом с мамой, мы весь дом перевернули вверх тормашками. А вечером, когда вернулся домой Ариняну, спросили, не видел ли он случайно Хази и Тэдди. Он ответил, что нет. Было это зимой. На другой день я как всегда принялся растапливать печь, выгреб из печурки золу и вдруг увидел два проволочных скелетика. Я смотрел и не верил своим глазам, порывшись в золе, я вытащил и глаза: Тэддины — черные две стекляшки, и Хазины — красные. Мне было уже пятнадцать лет, но, не удержавшись, я ткнулся лбом в холодную железную стенку печки и заплакал.

Прибежала мама и, увидев мою находку, все поняла. Она спросила Ариняну, почему он нас обманул, почему не сказал сразу, что сжег зверушек. Он же видел, что мы их ищем.

— Нашли о чем жалеть? — сказал он. — Забот мало? Над всяким барахлом трясетесь?

Мама спросила, зачем он их сжег, чем они ему мешали. Он засмеялся и ответил:

— Влад уже большой, смешно мальчишке в таком возрасте в куклы играть.

А я никак не мог успокоиться. Мне почему-то до слез было жалко моих Тэдди и Хази. До сих пор не могу понять, зачем этому идиоту понадобилось сжигать их в печке. Но это еще не тот случай, о котором я собирался рассказать. Это было только первым звоночком.

Месяца три спустя после маминого замужества в середине мая Ариняну собрался по делам в Бухарест. К нашему великому удивлению он намерен был лететь на самолете. В те времена билет на самолет стоил очень дорого. Ариняну сказал, что ему нужно быть в Бухаресте к определенному часу и от этого зависит будущее его фабрики, а значит, и наше. Он захватил с собой черный лакированный чемоданчик еще довоенных времен и попросил маму стереть с него мокрой тряпкой все разноцветные этикетки иностранных отелей, объяснив, что они могут вызвать подозрение у служащих аэропорта. Он попрощался с нами и пообещал привезти мне шариковую американскую ручку, а маме капроновые чулки.

Не прошло и пяти часов после его ухода, как к нам нагрянули работники органов безопасности. Мы с мамой оцепенели от страха и неожиданности. К счастью, среди них оказался капитан Оня, бывший шофер, знакомый моего отца. Он внимательно нас расспросил. Хотя и так было ясно, что мы с мамой ничего не знаем. Они произвели обыск. Как только открыли ящик, где хранились жалкие остатки маминых драгоценностей, мама вскрикнула и закрыла лицо руками: ящик был пуст.