Сумерки - [7]

— Желаю здоровья! — произносил он.

— Благодарим покорно, — откликался за всех старик Гиуц. — Вам и семейству вашему тоже здоровия желаем.

Остальные молча поднимались из-за стола, кланялись.

— Бог оградил нас от злых духов, а святая Барбара принесла нам удачу.

Все хором отвечали:

— Благодарение господу!

Снова молча усаживались. Салвина ставила перед каждым глиняную кружку и разливала молодое подслащенное вино с плавающими поверху зернышками тмина. Все оборачивались к хозяину, поднимали кружки, а старый Гиуц произносил тост:

— Даруй, господи, здоровия кормильцам нашим и нам вместе с ими.

Остальные, вместе с Аврамом и стоящей у дверей Салвиной, хором отзывались:

— Аминь!

Затем следовала раздача недельного заработка. Все молча следили за действиями хозяина. Каждого по очереди он подзывал, набирал лопаткой из мешочка золотого песка, взвешивал на весах и высыпал в подставленный холщовый платочек. Получивший свою долю завязывал платок в узелок, подходил к столу за спиной хозяина и вместо подписи оставлял в конторской книге отпечаток своего почернелого, изрезанного камнями пальца.

Раз в месяц и зимой и летом Аврам отправлялся в Златну обменивать золото. Для этих выездов он купил себе в Турде легкую крытую коляску и двух норовистых вороных с лоском коней. В поездках его обычно сопровождал старый Гиуц. Они садились на высокие козлы, прихватив длинноствольные ружья. Выезжали затемно, когда на небе еще поблескивали звезды, а над Детунатой сияла утренняя звезда Лучафэрул. Сняв шапки, крестились, Гиуц щелкал кнутом, и кони, истомившиеся в ожидании и переступавшие с ноги на ногу, вихрем срывались с места. И покуда громыхание коляски не затихало далеко в лесной тьме, Салвина, не шевелясь, стояла у дороги и смотрела вслед. Потом она запирала тяжелые дубовые ворота. А по всему селу один за другим о наступлении утра разноголосо пели петухи.

Как бы между делом Салвина родила тринадцать человек детей. Каждый год в урочный час она посылала за тетушкой Ветой и с ее помощью производила на свет очередное дитя. А на третий день после родов как ни в чем не бывало поднималась с постели и бралась за обычную работу.

Из тринадцати детей десять умерли: трое погибли в руднике, куда Аврам посылал их помогать рабочим, один попал в западню, когда пас овец, две девочки умерли от нераспознанной хвори, даже тетушка Вета не знала от чего, две другие девочки и мальчонка, хилые от рождения, растаяли, точно воск на солнце, а последнего самого малого зашибла насмерть копытом лошадь. Аврам пристрелил ее, а заодно и вторую и купил в Турде другую пару, таких же вороных с лоском коней.

Самый старший сын Фабиу внезапно исчез, его послали учиться, а он сбежал и прислал вскоре письмо из Парижа. Как он туда добрался, одному богу ведомо. Разглядывая конверт, Аврам даже загордился, что его сын достиг другого конца Европы, и обрадовался, что не просит денег. Другой сын Хараламбие или просто Ламби, рослый, крепкий, весь в мать, учился на священника, но книг не любил, и Аврам не ждал от него толка. До Аврама дошли слухи, что сын вместо псалмов распевает басом непотребные песенки по кабакам и волочится за каждой юбкой. Младшего сына звали Север, или Северуцу, а по-домашнему и ласково Руцу. Был он хрупкий, застенчивый, не отходил от матери и с ужасом ожидал осени, когда поедет учиться в лицей.

Как-то вечером в начале лета, когда только-только взошла луна и застрекотали в траве кузнечики, Ламби прискакал домой на лошади местного крестьянина. Он поцеловал руку отцу с матерью, мимоходом ущипнул Руцу за нос. Усталый, пропыленный, он долго умывался, а Руцу поливал ему из кружки. Потом Ламби пошел на скотный двор, стоял и поглаживал морды лошадям и коровам, тянувшим к нему шеи. Руцу удивленно смотрел на выросшего и хмурого брата и ничего не понимал. Ламби вернулся в дом, из кухни на него дохнуло запахом овечьей свежей брынзы.

Аврам, сидя за столом, читал «Ведомости Трансильвании». При виде сыновей отец отложил газету и улыбнулся.

— Ну-ка, Ламби, похвастай своими отметками, — сказал он.

Ламби помрачнел, опустил голову и так стоял неподвижно некоторое время, потом вытащил из-за пазухи табель и швырнул на стол прямо на отцовскую газету.

— Я провалился, — произнес он решительно и сердито.

Аврам даже не шелохнулся. Только пристально и долго смотрел сыну в глаза. Ламби не выдержал и отвел глаза.

— Раз так, — произнес Аврам, даже не заглянув в табель, — с учением покончено и с поповством тоже. Стоит ли тратить деньги, зарабатываемые мной, матерью, девятью рабочими на такого негодяя, как ты? Завтра же пойдешь работать в рудник, узнаешь почем фунт лиха. Может, из тебя рудокоп выйдет. Мать приготовит тебе одежду, возьмешь снаряжение и прямо с утра… с богом!..

Он стукнул по столу кулаком, поднялся и вышел. Ламби сел, уронил голову на стол и беззвучно заплакал. Руцу изумленно смотрел из своего угла. Ему было жаль Ламби и странно видеть, что такой здоровенный детина плачет, как маленький. Он подошел на цыпочках и положил худенькую руку на мощное, мускулистое плечо брата. Тот вскинул голову и посмотрел на него красными глазами разъяренного быка.