Сумерки - [53]

Нарядный «Эдем» гляделся особенно приветливо среди сумрачных вековых пихт, за которыми всего в получасе ходьбы уже зеленели альпийские луга, — новоявленный принц Просперо, убегающий от красной смерти, не смог бы отыскать убежища надежнее. Однако изо дня в день около полудня и сюда доносились отзвуки того, что происходило где-то там, далеко за стеной густого темного леса. В полдень все каменели и слушали только гул, который то накатывался, становясь все громче и громче, давя на барабанные перепонки, то отдалялся, и его приходилось ловить, напрягая слух изо всех сих, до боли. И когда наконец все вокруг оглушительно гудело — мрачный лес и прозрачный воздух — на чистой ясной голубизне неба загорались десятки серебристых точек, которые не спеша плыли по этой голубизне и исчезали где-то в дальней дали. И сразу же раздавались глухие удары взрывов, мужчины встревоженно говорили: Симерия, Теюш или — когда взрывы были слышны еле-еле — Сибиу. И бросались к телефону, пугая до обморока изможденное, худое, костлявое создание, телефонную барышню Клаудию, и она принималась кричать до хрипоты, прося соединить ее с городом. Когда выяснялось, что и банк, и фабрика, и магазин уцелели на этот раз, все опять шло своим чередом. Раз в три дня звонил и Север, вести были утешительными: их город, слава богу, не бомбили. В глубине души он был на стороне американцев и от всего сердца надеялся, что они не разбомбят его дом, иначе ему было бы трудно относиться к ним так же хорошо. То, что они каждый день бомбят другие города, его, по правде говоря, не волновало.

Аврам Дамиан оказался прав: Олимпия ничуть не изменилась, странная болезнь миновала без всяких последствий. Она спокойно отнеслась к событиям 23 августа, к аресту Антонеску, выступлению румын против немцев. Но на другой день после того, как у них поселились русские и поселились на половине Ливиу, Олимпия опять заболела. Она стояла у окна в ночной рубашке, никого не узнавала и до крови грызла ногти, уставясь невидящим взглядом в одну точку. Нанятая вместо состарившейся Салвины молодая служанка Рожи под ласковые уговоры Севера одела Олимпию. Север вызвал Аврама Дамиана. Тот не обнаружил в состоянии Олимпии ничего нового по сравнению с первым разом и лечение порекомендовал прежнее, разве что прибавил пихтовый мед: во время кризиса и еще две недели после него. Пихтового меда Север не достал, зато купил тускло желтый акациевый, который привезла знакомая женщина из Сихилиште. Север не слишком верил в действенность меда, но, давая его Олимпии, чувствовал себя спокойнее: тем более что три ложки меда в день повредить больной никак не могли. В этом он не сомневался, он сомневался в компетентности Аврама. По части других болезней Аврам был спец, лучшего врача в городе не было, недаром Север лечился у него вот уже сорок лет. Но в болезнях такого рода, Аврам, видно, не разбирался. Север боялся, что ему все-таки придется показать Олимпию психиатру. У них в городе был только один психиатр — доктор Рамиро, владелец собственного санатория для душевнобольных. Вопреки своей фамилии, звучавшей как-то по-оперному, а может быть, и благодаря ей, этот врач был нарасхват. Появился он в городе недавно, убежав от войны из Клужа, и, как только появился, все светские дамы ринулись к нему лечить свои истерзанные нервы. Лечил он их наистраннейшим образом. Все это Север знал от Олимпии. Сам он не имел случая познакомиться с Рамиро и от всей души надеялся, что случай так и не представится. Может быть, все обойдется? Олимпия никогда не была сентиментальной барынькой, подверженной модным болезням, поэтому визит к доктору Рамиро будет воспринят всеми совершенно всерьез. А Северу Молдовану вовсе не улыбалось, если по городу пойдут сплетни, что у него-де жена помешалась и даже лечится у доктора.

Четыре дня спустя Олимпия пришла в себя, и как в прошлый раз, казалось, ничего не помнит. Север облегченно вздохнул. Но в глубине души он боялся, что болезнь возобновится, что промежутки между приступами укоротятся, что Олимпия заболеет и не выздоровеет. Страх его рос и укоренялся, потому что Олимпия, хоть и пришла в себя, но уже не была такой, как прежде. Внешняя благопристойность могла обмануть кого угодно, только не Севера. Он видел, как дом потихоньку приходит в запустение. В углу на потолке гостиной повисла паутина, немытые окна потускнели. С тех пор как Олимпия перестала распоряжаться на кухне, Рожи заскучала и слонялась по дому без дела. Целыми днями Олимпия лежала на диване с книгой. Север видел, что книга всегда открыта на одной и той же странице. Кто знает, о чем грезила Олимпия, блуждая потерянным взором по одним и тем же строчкам. Она уже и сладкого не пекла к приходу Влада, а такого с ней никогда не случалось. Не интересовалась своим благотворительным обществом, изредка звонила туда, решала что-то по телефону, все еще считаясь президентшей. Во всем остальном она ничуть не изменилась. И все было бы ничего, если бы Северу не было так жутко, он чувствовал примерно то же, что и человек, стоящий на краю обрыва. Однажды он уже испытал такое, это было еще тогда, когда строили дом и крыли крышу. Север по лесам взобрался на самый верх, глянул вниз, увидел под ногами пропасть и чуть не грохнулся — по спине у него побежали мурашки, под ложечкой засосало, словно кто-то ударил его кулаком под вздох, Север зажмурился, вцепился в плечо кровельщика и поскорей отошел от края, а ведь это было в молодости. И тогда это длилось мгновенье, а теперь он каждое утро вставал с таким же чувством, каждое утро ему было жутко. Почти два года он жил с этим страхом, постоянно следя за Олимпией краем глаза и стараясь, чтобы она ничего не заметила, взвешивал и оценивал каждый ее шаг. Но ничего нового, настораживающего не прибавлялось. Приближался новый 1947 год, и за хлопотами старик на время избавился от своего беспокойства. Наступающий год не сулил никаких радостей. Коммунисты все тверже вели свою линию, и старику казалось, что со всех сторон все теснее обступают его прутья решетки, словно льва на цирковой арене, которого заставляют делать то, чего он не хочет. Дом был обузой, с налогами старик не справлялся, квартплата от жильцов была смехотворной. По-прежнему оставалась надежда на американцев и англичан, но бог знает, отчего они так медлили… И все-таки Новый год надо встретить, придут Влад с Мариленой, можно и еще кого-нибудь пригласить, может, и Олимпия повеселеет…