Сумерки - [43]

В городе она тут же вступила в Женское благотворительное общество и вознамерилась затмить Олимпию, но Иоан Богдан понимал, что никогда ей не быть ни столь светской, ни столь сдержанной и вместе обходительной и естественной, какой была Олимпия. Наталия устраивала один прием за другим, и из-за этих приемов у него голова шла кругом. Тихим оазисом оставалась комната Иоаны, куда он пытался спрятаться. Но его нагружали сотней поручений, ни одно мероприятие не могло без него обойтись, а ему обходилось все это не дешево и в прямом, и в переносном смысле. Он искренне старался быть предупредительным хозяином со всеми этими милыми людьми, что собирались у них по вечерам, но не находил общего языка и очень уставал. Карты его не занимали, а ему приходилось изображать интерес и сочувствие, время от времени подавляя зевки. Он восхищался изяществом и непринужденностью, с какими гости часами болтали о пустяках. Наталии он не удивлялся, он привык к неистощимости ее красноречия, но другие его удивляли: Север, например. С величавой барственностью и неизменной печалью на лице он мог целый вечер разглагольствовать о проблеме, не стоящей выеденного яйца. Перед Севером, да и перед всеми остальными Иоан робел, чувствовал себя неуклюжим тугодумом и опасался, как бы не сказать чего-нибудь невпопад. Заложив руки за спину, он прохаживался по четырем большим комнатам, приостанавливался то возле одного кружка, то возле другого, улыбался в усы, кивком головы соглашаясь с тем, чего не слушал. К действительности его возвращал толчок и шипение Наталии: «Налей воды госпоже Ионеску». С излишней силой нажимал он на рычаг, и вода фонтаном расплескивалась вокруг, и дамы за столом жеманно вскрикивали. Привыкнув со временем к молчаливому присутствию хозяина, гости перестали его замечать, как не замечают чучело медведя в углу комнаты. Иной раз проходя мимо него, будто мимо случайного уличного знакомого, они из приличия спрашивали:

— Как поживаете, господин Богдан?

А он, рассеянно запинаясь, отвечал:

— Ничего… знаете ли… живу вот…

И смущенно улыбался, боясь, что ему придется вступить в более длительный разговор с дамой или господином, которых он и знать-то толком не знал.

После вечера Наталия накидывалась на него:

— Чурбан! Деревенщина неотесанная! Ты же для людей — пугало! Мало того что из-за тебя, скупердяя, я не могу сшить себе нового платья и опять надену муаровое, в котором была уже на балу в префектуре, ты еще своими дурацкими манерами делаешь из меня посмешище!

Он все молча безропотно выслушивал, загадочно, как Джоконда, улыбался, зная, что скоро все это кончится и Наталия уйдет к себе. И она уходила, от негодования громко хлопнув дверью, а он тут же устраивался поудобнее в глубоком кресле, откуда едва виднелась его макушка с ежиком седых волос, надевал очки и погружался в «Альманах наших писателей», изданный в 1911 году Борнемисе из Орэштие, и вновь обретал полноту жизни.

Когда к хлопотливой городской суете прибавился еще и страх перед бомбежками американцев, Иоан твердо решил вернуться к мирной деревенской жизни, где на зорьке будит тебя пастуший рожок и куры безбоязненно купаются в пыли на дороге. Наталии он ничего не говорил, собираясь сперва осуществить задуманное, а потом уж заставить ее смириться, чего бы это ему ни стоило.

В деревне Лунке, где они жили прежде, уже не нашлось ни работы, ни подходящего дома. Агентство по продаже недвижимости подыскало Иоану дом в Вишане, зажиточном равнинном селении с широкими улицами, обсаженными акациями. Дом был не такой просторный, как в Лунке, но крепкий, с добротной изразцовой печью, зимой в нем было тепло, летом прохладно. Невелик был и сад, с огородиком и клумбой цветов, а под деревьями — двумя орехами, абрикосом и грушей, было местечко и для шезлонга.

Наталия разгневалась и бушевала куда неистовей, чем тогда, когда он отказался купить автомобиль. Было это давно, они были молоды и только-только обосновались в Лунке, Иоан был влюблен и уступил, купив «форд». Автомобилем управляла Наталия, ему и в голову не пришло учиться водить машину. В клеенчатой куртке, шлеме и очках Наталия носилась по деревенским улицам, вздымая тучи пыли и оглушительно сигналя. Собаки заливались лаем, куры и индейки в панике разбегались, крестьяне справедливо негодовали, а лавочники восхищались и завидовали. Но случилось так, что «форд» столкнулся нос к носу с Мишкой, огромным быком, который равнодушно и неотвратимо двигался навстречу опасности. Тут уж запаниковал «форд». Резко взяв вправо, он проскочил между двух акаций, проломил витрину с хозяйственной утварью в скобяной лавке господина коммерсанта Путича и затормозил у самого прилавка.

Иоан Богдан всегда легче и охотнее покорялся, нежели настаивал на своем. Потому-то он и уступил тогда Наталии с автомобилем. Но теперь, невзирая на все скандалы, он добился своего: переезд в Вишану был решен. Наталия исчерпала свое красноречие и капитулировала. Она хоть и стремилась удержать мужа под каблуком, хоть и норовила все повернуть по-своему, но даже в угаре боев за свои права не допускала мысли, что посмеет ослушаться, если муж как глава семьи что-то решит. Но и подчинение ее всегда принимало вид бунта. Она устранялась от домашних дел и, нечесаная, в халате, сидела целый день неподвижно в кресле с трагическим выражением лица. В доме все ходили на цыпочках, переговаривались шепотом, ни за чем к ней не обращались, зная на горьком опыте, что смельчак, дерзнувший задать вопрос, будет испепелен взглядом под негодующее и страшное шипенье: «шшшли-ктям-шшивци». Говоря иначе: пошли к чертям, паршивцы!