Сумерки - [42]

Если мы прибавим к этому, что дар сделан не в завещании, в расчете на отдаленное будущее, а сейчас, ради того, чтобы великое гуманное дело осуществилось на глазах самого дарителя, то мы поймем, сколь велика сила души этого удивительного человека.

Мы знаем дарителей в пользу церкви, дарителей в пользу увеселительных и оздоровительных учреждений, ни в одном из них не заложено столько общественного пафоса, сколько в этом благодеянии. Семья Молдовану навеки вписала свое имя в список первооснователей румынской культуры. А наша задача сохранить эти имена. Храм науки, который будет создан в нашем городе, увековечит память о бескорыстном дарителе господине адвокате Севере Молдовану. Жертва его столь велика, что не нуждается ни в славословии, ни в пошлых изъявлениях признательности».

Далее следовала речь старика, и заключали статью следующие слова:

«Во всех уголках страны будут чтить имена святых от благородной идеи просвещения, но в сердцах молодого поколения имена эти отзовутся особенной любовью».

Растроганный Север достал платок и громко высморкался. Протер запотевшие очки, откинулся на высокую спинку кресла и, закрыв глаза, застыл в неподвижности. Им владело блаженное ощущение легкости, казалось, стоит ему взмахнуть руками, и он взлетит, как бесплотный херувим. Если бы он читал когда-нибудь «Фауста», то попросил бы мгновенье остановиться сейчас. Он забыл недовольство Олимпии, забыл, что в доме нет денег, забыл о холоде и сырых дровах. Он был невесом и легок, он парил в чистой, прозрачной вышине, куда едва доходил смутный гул поверженной ниц, обожающей толпы. Именно такое чувство и должно быть у любого порядочного человека, который благодарственными молитвами вознесен в святые и из блаженного рая призываем время от времени опять на землю, чтобы творить на ней благое.

Но ему день сулил не только благое.

Ожидая Влада, они с Олимпией, как обычно, уселись в гостиной поиграть в рами. Играли молча, без азарта, думая каждый о своем. Олимпия выигрывала и, забирая с кона фишки, торжествовала. А старик в ответ бормотал традиционные в таких случаях слова:

— Ничего, ничего, мы еще свое возьмем!

И они начинали новую партию. Тишину нарушало лишь постукивание белых фишек, пахнущих целлулоидом.

Время позднее, а Влада все еще нет, хотя обычно Марилена или ее служанка, славная старушка из Брада, приводили его засветло.

— Где же он? — спросила Олимпия скорее себя, чем Севера.

Она, и не глядя на часы, знала, что Влад запаздывает.

Старик полез в жилетный карман и отвел руку с часами как можно дальше: в рами он играл без очков и вблизи не различал стрелок, хмыкнул и сунул часы обратно.

Молча начали новую партию.

Снова каждый думал о своем, оба тревожились, играли рассеянно, избегая глядеть друг на друга. Север снова полез за часами, посмотрел на них, отведя руку — шесть! — и произнес:

— Что могло случиться?

— Уж не заболел ли? — предположила Олимпия, подвигая к себе фишки. Она опять была в выигрыше, но Север молча стасовал колоду.

Начали новую партию.

Прошло еще полчаса. Рожи пришла узнать, не пора ли подавать на стол.

— Дождемся Влада, — сказала Олимпия, — тогда и поужинаем.

Север в третий раз полез за часами.

— Пойду позвоню, — сказал он мрачно и отправился в кабинет.

Примерно в ту пору, когда погиб Ливиу, Иоан Богдан почувствовал, что ему невмоготу суетливая городская жизнь. Раньше они жили в деревне, и он привык к жизни тихой, размеренной в просторном собственном доме, с двором, садом и собственной нотариальной конторой. Наталия требовала, чтобы он продал и дом, и контору. С каждым днем все настойчивее добивалась она переезда в город. Против доводов, что Марилену пора выдать замуж, а Иоану поместить в хорошую школу, он устоять не смог. Но на свое счастье дома в городе он не купил. «Купим! Купим», — утешал он Наталию, а вместо этого снял дорогую пятикомнатную квартиру в самом фешенебельном районе на берегу реки, по соседству с парком. Теперь Иоан Богдан поздравлял себя с тем, что героически выстоял против атак Наталии, не купил дома и, стало быть, не отрезал себе пути к возвращению. Уезжая из деревни, он надеялся, что когда-нибудь туда вернется.

В городе ему было тесно, душно, он не знал, куда себя деть, чем занять. На досуге в деревне он читал исторические сочинения — коньком его была история Трансильвании до 1918 года, он охотился за старинными журналами и альманахами времен Австро-Венгерской империи. Сделавшись горожанином, Иоан потерял вкус к жизни, забросил свои увлечения, равнодушно смотрел на пожелтевшие листы старых газет, чисто и трогательно пахнущие хорошей бумагой. Не радовал его и парк — он возил по нему Влада в коляске, водил за руку — и несмотря на чистый воздух, подстриженные деревья, ухоженные дорожки тосковал по своему деревенскому саду, по шезлонгу в тени абрикосов, где «История происхождения румын в Дакии» доставляла ему несказанное удовольствие. В городе он чувствовал себя птицей в клетке.

Суетность, которая приводила в ликование Наталию, его угнетала. А Наталия самозабвенно наслаждалась прелестями городской жизни. О такой жизни она мечтала еще до замужества и даже пыталась осуществить свою мечту в деревне, повергая в молчаливое недоумение скромную сельскую «интеллигенцию», иначе говоря, учителя, врача, двух священников, начальника железнодорожной станции и четырех лавочников, именовавших себя «коммерсантами».