Сумерки - [2]

Она сидела за столом в выходном черном костюме с бархатной отделкой, от чего ее белая блузка казалась еще ослепительней, и надвинутой на лоб черной бархатной шляпе. Седые волосы были собраны на затылке в тяжелый узел. Гладкая прическа подчеркивала правильность ее все еще привлекательного лица. Когда-то она слыла красавицей, несмотря на малый рост и худобу.

Близоруко щурясь, Олимпия терпеливо выжидала, пока муж усядется за стол, повяжет по-детски вокруг шеи салфетку, достанет из кармана перочинный ножик, — столовых он не признавал, — старательно разрежет рогалик, густо намажет его маслом и сверху положит варенье. Все было проделано с педантичной точностью, и Олимпия пустила первую шпильку:

— Ну что, звонила твоя невестка?

Северу не нравилось, когда Олимпия говорила «твоя невестка», как бы не признавая Марилену своей, но, поразмыслив, счел это вполне естественным — он был главой семьи, и он отвечал за ее благополучие.

Олимпия была придирчивой свекровью, но любящей бабушкой. Когда погиб Ливиу, она предложила Марилене переехать к ним, ей хотелось, чтобы Влад, ее внук, единственный наследник рода Молдовану рос и воспитывался у нее на глазах, но компанейская и независимая Марилена слишком хорошо знала, чем это грозит ей, и отказалась. Олимпия негодовала, изливая недовольство, копившееся в ней с первого дня этой неудачной, по ее мнению, женитьбы. И взяла в оборот старика. Олимпия требовала, чтобы он добился официального опекунства над Владом. Вот так дела! Как добился? Незаконно? Да, хотя бы и незаконно. У него есть связи, он до тонкости знает юридические уловки! Но рано или поздно все выплывает наружу. Не хватает, чтобы его доброе имя трепали на всех перекрестках. Нет, только женщина способна на такое безрассудство.

Север стал чаще видеться с Мариленой, помогал ей время от времени деньгами, не из каких-то там особых соображений, а просто по велению сердца. Олимпия возмущалась, неустанно повторяла, что деньги тратятся невесть на что, хотя мальчик рос крепышом и одет был нарядно. Но дело было не в деньгах. Больше всего Олимпию бесило то, что из-за вспыхнувших в Севере нежных опекунских чувств она тоже вынуждена размахивать перед нелюбимой невесткой оливковой ветвью.

— Звонила, — спокойно сообщил старик. — Мальчик здоров.

— Когда же принцесса соизволит привести его к нам?

Старик про себя улыбнулся, но и этот выпад оставил без внимания.

— Вечером. Хорошо бы купить ветчинки или копченой колбасы для мальчика.

— Я как раз еду в город и куплю. А Рожи приготовит пирожное.

— В город? Зачем? — поморщился Север, он-то думал, что она собралась с ним на кладбище.

— У нас выступление в госпитале.

— Боже праведный! Опять? Неужто ваше общество во главе с очаровательной президентшей не способно выдумать чего-нибудь поновее?

Задетая за живое, президентша отпарировала:

— Не осчастливишь ли ты нас какой-нибудь идеей?

Старик взял второй рогалик, разломил на куски и неторопливо опустил в кофе.

— Могу. Для начала дайте бедным солдатикам от вас отдохнуть. Кальсон, носков и иконок вы надарили столько, что им до конца жизни хватит. От конфет, боюсь, у них уже портятся зубы. Единственное, чего им недостает — покоя… Толку от вас мало, — вот что…

Почувствовав себя отомщенным за «твою невестку», Север взял в руки ложечку и, причмокивая, стал отправлять в рот размокшие кусочки рогалика. Упоенный своей победой, он не придал значения безмятежному спокойствию Олимпии.

— Ты собрал с квартирантов плату? — помолчав, спросила она.

— Нет еще.

— Та-а-ак! Какой же от тебя толк? Чем ты-то занят? Ах да, дни и ночи напролет пишешь мемуары. Похвально! Так сказать, в назидание потомству — воспоминания герцога Николя де Нидвора. От процесса, который предложил тебе Валериу, ты отказался, я слышала. Даже плату с квартирантов потребовать робеешь. Вот уж они над тобой потешаются!

Старик рассердился.

— Послушай, Олимпия, не лезь не в свое дело!

Он торопливо хлебнул из чашки, поперхнулся, и Олимпия не преминула съехидничать, не сомневаясь, что достигнет цели.

— Ах, как ты изящно ешь!

Север с набитым ртом свирепо взглянул на нее, концы завязанной на шее салфетки торчали сзади, как заячьи уши.

— Ради бога, оставь меня в покое!

Несколько капель кофе по усам скатились на белоснежную скатерть.

— До чего же аккуратен! Настоящая чушка! Попробуй тут уследи за чистотой.

Старик сорвал с себя салфетку, с грохотом отодвинул стул и выскочил из-за стола.

— Совеем ополоумела! И что это за наказание такое, поесть человеку не дадут!

Он стремительно выбежал в коридор, схватил шляпу, трость, но, пока спускался по лестнице, остыл и даже пожалел, что не допил кофе, не доел рогалика.

На улице у подъезда Севера ожидала машина. Бывший его шофер, а ныне владелец собственного такси, широко улыбаясь, распахнул перед стариком дверцу и согнулся почти под прямым углом.

— Мое почтение, господин адвокат.

— Нет, нет, дорогой Петер, я пройдусь пешком. Поедет жена, их общество опять разыгрывает перед несчастными солдатами очередную комедию… А за мной приезжай к воротам кладбища… приблизительно в половине восьмого…

— Слушаюсь, господин адвокат. Счастливой прогулки.