Сумерки - [3]

Старик вяло помахал ему рукой, как народный вождь, утомленный постоянным поклонением.

Сутулясь и опираясь на трость с набалдашником из слоновой кости, он медленно удалялся.

Ничего примечательного в этом городе не было: дома как попало разбрелись по долине, безликий, скучный город, город торгашей и скопидомов, охотников наесться, напиться, вырядиться. С какой стороны в него ни войди, в нос шибало вонью, источаемой то ли скособоченными развалюхами, кое-как составленными в жалкое подобие улицы, то ли сточными канавами, тянущимися вдоль дороги. Потом появлялись дома попригляднее, точно они приподнялись с корточек и понемногу выровнялись. Тут же за длинными дощатыми заборами располагались где пивоваренный заводишко, где крошечная фабрика — прядильная, обувная или кондитерская, — где какая-нибудь мастерская, механическая или столярная. Тут же находились и кладбища, обнесенные высокими железными оградами: католическое, православное, лютеранское, иудейское, воинское. Дальше тянулся огромный пустырь, заросший сорной травой и заваленный мусором, где в грудах тряпья и отбросов рылись оголодалые и облезлые бродячие собаки. За пустырем снова шли дома, новые со старыми вперемешку. И так до самого центра. А уж в центре громоздились массивные суровые здания в три и четыре этажа с вычурными фасадами и с гипсовыми фигурами, непонятно что изображающими. Ясно было одно, что владельцы этих особняков — люди обеспеченные и уважаемые, недаром они не без гордости именовали свои дома дворцами. Между этими дворцами, как больной зуб в ряду золотых коронок, торчали то руины древней крепости, то буйные заросли сорняка, прикрывающие яму, откуда несло гнилью и сыростью. В одной из таких полуразрушенных крепостей с толстенными покосившимися стенами и низкими сводчатыми арками помещалась казарма. Целый день с ее огромного горбатого двора слышались команды и маршировка, а вечером резкий металлический вопль трубы оповещал город, что в казарме наступили часы отдыха. Неподалеку от казармы сгрудились корпуса больниц — детская, взрослая, инфекционная, кожно-венерологическая, гинекологическая и военный госпиталь. Оттуда разило йодоформом и креолином. Завершал этот архитектурный ансамбль неказистый морг. Здесь же, в самом центре города, между пышными зданиями Национального Банка и Дворца Правосудия приютилась хмурая тюрьма. Два раза в день ее широкие деревянные ворота отворялись, выпуская людей в арестантских халатах и вооруженных конвоиров с тупыми физиономиями сонных зверей.

Южнее города, примерно в километре от него, ютились лачуги цыган, могильщиков, мусорщиков, живодеров. Вела туда узкая тропа, по обеим сторонам которой тянулись топкие плавни, стоячая темная вода металлически поблескивала, над нею вечно курился туман. Место было пустынное, жуткое; только отдаленный гул города и резкие всхлипы ветра в камышах нарушали мертвую тишину. Про эти омуты в городских кабаках и лавках чего только не рассказывали. Говорили, будто на поверхность воды всплывают трупы изуродованных мужчин, изнасилованных женщин, утопленных незаконных младенцев. Эти изощренные выдумки щекотали горожанам нервы. Впрочем, ни страх, ни сострадание не мешали им изо дня в день заботиться о своих доходах и выгодах. Город жил себе и жил привычной налаженной жизнью, и где бы еще сыскалось столько достойных и почтенных людей.

По воскресеньям лучшие из них сходились в церкви: дельцы, юристы, офицеры в хромовых сапогах со звонкими шпорами, всякого рода чиновники, и конечно же, отцы города. В чопорности и манерности каждый из них, казалось, старался перещеголять другого. Во время службы дамы беседовали о нарядах, перемывали косточки вчерашним подругам, а выйдя из церкви, двумя пальчиками в перчатке, брезгливо морщась, раздавали милостыню нищим калекам и неопрятным болтливым цыганкам с рахитичными младенцами у груди. Впрочем, о нравах и занятиях горожан лучше всего осведомлены местные газеты. Коммерческие сообщали о колебаниях цен на бирже. Из политических люди расторопные узнавали, как им следует распорядиться своими финансами: припрятать ли на черный день или пустить в дело. Еженедельник «Румынское общество» подвизался на высоком поприще шантажа и сплетен, и каждый читатель раскрывал его со смешанным чувством сладострастного нетерпения и ужаса. Газеты культурно-просветительские… Но нет, о таких и речи быть не могло! Кто бы стал терять время на чтение подобной галиматьи? Подрастающее поколение? Вот еще! Ему достаточно было горланить гимн «Да здравствует король!» и «Ану Лугожану». Поговаривали, что якобы существовала какая-то рабочая газета, но ее скоренько прикрыли, и сделал это чуть ли не сам господин полковник, шеф жандармов. Называлась газета «Наша борьба», а может, «Борьба рабочих» или просто «Рабочий», словом, что-то в этом роде. Правда, никто эту газету и в глаза не видел, не то что в руках держал. Разумеется, исключая господина полковника, он-то, безусловно, держал и мог бы даже кое-что рассказать. Но в последнее время из господина полковника слова не вытянешь; знает-то он немало, но будто в рот воды набрал, да и глаз на люди не кажет. Разве что в те редкие вечера, когда его зовут перекинуться в преферанс или сыграть на бильярде. И то в самый разгар партии является некая загадочная личность в черной кожанке и высоких сапогах, что-то шепчет на ухо господину полковнику и тут же исчезает. А господин полковник, буркнув: «Все ясно, Памфил!» — встает из-за стола, сказав на прощание: «Не завидую вам, господа!» — и, скрипя портупеей, срочно удаляется. Озадаченные партнеры молчком продолжают игру и ломают голову, что бы такое значили слова господина полковника? Издевался ли он над их выпотрошенными карманами или намекал на «общее положение вещей», как теперь принято выражаться. Времена настали и впрямь не блестящие. Так, по крайней мере, утверждали оптимисты, потому что пессимисты, не церемонясь, называли их гробовыми. И вовсе не из-за положения на фронте, с ним свыклись, как с застарелой грыжей, о которой и упоминать-то неловко. Нет, в воздухе веяло чем-то таким, чему и названия пока не находилось. А чем — толком никто не знал. Господа с острым нюхом чуяли, что назревает какая-то неслыханная пакость, и, можно сказать, прямо у них под носом. То ли коммунисты — всякие там рабочие и большевики, воодушевленные приближением Советской Армии, возмечтали увидеть весь мир хлебающим из общего котла?.. То ли еще что-то? Как знать? Ходили слухи, что некоторые расторопные дельцы давно перевели свои капиталы в швейцарские банки. К сожалению, только некоторые. Большинство не успели, и старый Север, несмотря на свое чутье, оказался в их числе. А теперь уже поздно. Да и невозможно. И не просто невозможно, а рискованно. И даже опасно!