Сумерки - [12]

Так же успешно шли дела на фронтах англичан, американцев и советских войск. Дни Гитлера сочтены. Конечно, будь жив маршал Авереску, все шло бы иначе, но старик был доволен и таким ходом дел. Пугал его только союз с Россией. То, чего Север больше всего опасался, случилось: по городу в кажущемся беспорядке проходили советские войска, шумные, распевающие песни. Никаких социальных перемен — слава богу! — пока не наблюдалось. Все шло как положено в военное время. Война-то еще идет! Иногда ночью немцы бомбили город, но это было как бы не всерьез: бомбы то не попадали в цель, то не взрывались. И утром их обезвреживали румынские или советские солдаты, смотря по тому, кто оказывался поблизости. Гораздо больше люди страдали от растущей дороговизны, отсутствия самого необходимого, от тифа и главным образом от того, что, начиная с шести-семи часов вечера, появляться на улицах стало опасно: почти каждую ночь то тут, то там потрескивали одиночные выстрелы.

Присутствие союзнических войск старик ощутил одним из первых и, как говорится, на собственной шкуре: к нему на постой определили военного коменданта, его жену, военврача, и двух старших офицеров штаба. Старик уступил им пять комнат из восьми, оставив себе спальню, гостиную и кабинет, который от столовой отделяла застекленная дверь. Сейчас сквозь эту дверь, несмотря на плотно задернутые шторы, пробивался приторный запах духов «Фиалка». Олимпия душилась нежнейшими французскими духами «Ша Нуар», Марилена еще того нежнее — духами фирмы Коти, к резким запахам старик не привык. Не отрывая пальца от линии Рейна на карте, он достал платок и трижды чихнул.

Вдруг из столовой послышалась музыка: жена коменданта, военврач Тамара Пестрицова, играла на рояле Ливиу. Все тактические соображения Севера полетели в тартарары. Рейн слился с Роной, Эльба потекла в сторону Дуная… Тамара играла «Турецкий марш» Моцарта. Дрожь пробежала по спине Севера, холеные пальцы стали постукивать по столу в такт музыке, взгляд уперся в синюю штору, которой была задернута стеклянная дверь. Когда марш кончился, Север почувствовал даже нечто вроде сожаления. Как ни досадно ему было это отметить, Тамара играла превосходно, хотя в музыке он не считал себя большим знатоком.

Он опять было вернулся мыслями к событиям на фронте, как снова зазвучал рояль. На этот раз Тамара исполняла вальс Чайковского из «Патетической». Север, разумеется, не знал, что это, как не знал и того, что докторша играла прежде, но мелодия ему была знакома по концертам в Женском благотворительном обществе. Впервые музыка оказала на него столь сильное действие, он слушал как зачарованный, замечтался, расчувствовался. Поднявшись из-за стола, он на цыпочках, стараясь не скрипеть, подошел к двери и тихонько отогнул край тяжелой шторы.

Тамара играла без нот, отвернувшись лицом к окну. Она была в юбке цвета хаки и в тонкой хлопчатобумажной сорочке, пожалуй, тесноватой для такой пышной груди. Гимнастерка с капитанскими погонами висела на спинке стула. Волосы, обычно заплетенные в косы, теперь в беспорядке разбегались по плечам. Лицо озарял алый отблеск заката, и каштановые волосы отливали золотом.

Щеки Севера пылали, как обожженные ветром. Кровь ударяла в виски, и удары отдавались в ушах. Последнее время у старика пошаливало давление, но сейчас он старался не думать об этом. Во все глаза смотрел он на женщину, что сидела за роялем, прикусив нижнюю губу, как делают от усердия дети. Но вот стихли последние аккорды, смуглые пальцы остались лежать на клавишах, а женщина все сидела, отвернувшись лицом к окну. Старик встрепенулся, чары развеялись, он опустил занавеску и зашагал из угла в угол по кабинету.

Вот так дела. Немцы при последнем издыхании, словно змей под копьем святого Георгия, а здесь за фортепьяно, привезенном прямо из Вены специально для Ливиу, сидит чужая бесстыдная бабенка, раздетая почти догола и надушенная какими-то мерзкими духами. Он приостановился и снова зашагал по кабинету. Возможно, она и порядочная женщина. Кто ее знает? И кому это надо знать? Играет она неплохо и по-французски говорит, чего не скажешь про ее мужа и тех двух солдафонов. Правда, и он, Север, французского не знает, но не в этом дело. В конце концов не все ли равно, какая она, эта Тамара Пестрицова? Господь с ней! Она одна из тех, кто вторгся в его дом, она распоряжается роялем Ливиу, как своей собственностью, — этого ли недостаточно? Чем же все это кончится? Есть только два пути: либо англичане с американцами вмешаются, либо Румыния обречена, и к власти придут коммунисты, а тогда… Старик потеребил усы, что всегда означало высшую степень озабоченности и умственного напряжения… Конечно, уповать нужно на первое, но и ко второму нужно быть готовым… Несомненно, если коммунисты одержат верх, они все приберут к рукам. И дома тоже. Надо бы как-нибудь распорядиться домом, пока не поздно, хотя сомнительно, чтобы нашелся покупатель на столь неподходящий товар. Ну, а если найдется, есть ли смысл продавать его теперь при полной денежной неразберихе? А во что потом вложить капитал? Что не рискованно приобретать? Золото, монеты? Пожалуй. Но у Севера и так душа не на месте из-за тех нескольких наполеондоров, что спрятаны за косяком двери между кабинетом и столовой. А может, подарить особняк какому-нибудь учреждению, выговорив себе квартиру получше, а потом она перейдет к Владу? Но кому подарить? Кому? Есть ли такое учреждение, которое может дать гарантии? Надо будет все обсудить с Олимпией, у нее трезвый ум. Правда, Север мало прислушивался к ее словам, всегда поступал по-своему, терпел неудачу и насмешки Олимпии. Она ведь высказывалась и против особняка, предлагала ограничиться небольшой двухквартирной виллой, а деньги вложить в какое-нибудь выгодное предприятие, но Север настоял на своем и после двадцать лет сряду выплачивал долги.