Сумерки - [13]

Вечерело. Подул резкий пронизывающий ноябрьский ветер. Чувствовалось приближение холодов. Потирая руки, старик подошел к окну, опустил одну штору, другую и так на всех окнах. Включил настольную лампу. Он не знал, куда себя деть до прихода Влада: сегодня мальчик ночевал у них. Но где же он? Наверно, увлекся игрой в «Черного Петера». Вот тебе и на, в «Черного Петера»! Набрались всяких немецких словечек. Даже не заметили, как перестали говорить в «дурака». Старой колодой еще играли в «дурака», а как купили новую, то оказалось, что играют уже в «Черного Петера». Вот так дела.

Вошла Олимпия, кутаясь в шерстяной бордовый капот, даже руки сунула в рукава, как в муфту.

— Ну, как тебе концерт генеральши? — спросила она, ежась от холода.

Если не считать ехидства насчет коменданта, которого она из майоров произвела в генералы, в тоне ее не чувствовалось никакого подвоха, и Север искренне ответил:

— Хорошо играет.

— Ты так считаешь? — спросила она бесстрастно, давая понять, что не разделяет его мнения. — Как холодно вдруг стало. Скорей бы пришел Влад. Может, принесешь дров, затопим камин.

— А Рожи?

— Я ее сегодня отпустила.

— Гм… Мне нужно с тобой поговорить.

Олимпия усмехнулась и присела на подлокотник кресла.

— Со мной? О чем? За что мне такая честь?

Старик нахмурился, взглянул на нее исподлобья.

— Опять ты за свое?

— Нет. Просто удивлена…

— Посоветуй, что делать с домом, если… эти останутся?

— Посоветовать?.. Тебя интересует мое мнение?

— Да, интересует.

— И ты последуешь моему совету?

— Да, если сочту его благоразумным.

— Ладно. Дай подумать. Ты пока принеси дрова, а то мальчик придет, а здесь ужасно холодно.

— Хорошо. А ты приготовь кофе или чай. Я тоже почему-то озяб.

— М-да, невеселая штука — старость…

Север был слишком озабочен, чтобы ответить, он нахлобучил шляпу, взял корзину для дров и спустился по узкой лестнице в подвал.

Через четырнадцать лет, прогуливаясь с Майей по Клужу, Влад рассказывал ей про тот памятный вечер:

«Остаться ночевать у бабушки с дедушкой было для меня самым большим удовольствием, особенно после того как у них расквартировались русские. Я все время торчал на их половине, и они с присущей всем русским любовью к детям баловали меня, пичкали шоколадом, печеньем, словом, тем, что гражданским лицам было недоступно. Меня нежно опекали и майор, и его жена, но особенно я подружился с молоденьким ординарцем майора Васей. Он был весельчак, играл со мной в прятки, угощал карамельками из своего пайка, красными с вареньем внутри, теперь бы я такие, наверное, в рот не взял, а тогда они были самым большим лакомством.

В тот вечер я сразу заметил, что старики чем-то встревожены. Оказалось, что дед в подвале схлестнулся с Васей. Тот, если верить деду, был навеселе и хотел поднять дрова на лифте, а дед не пускал, вот и повздорили. Лифт у нас был и впрямь никудышный, вечно ломался, и на его починку уходила уйма денег. Бабушка пожаловалась майорше, та сказала мужу, и Васе нагорело; тогда он, видно, в самом деле спьяну, вдался в другую крайность: устроил целое театральное представление со слезами, целованием рук и бурным раскаянием.

Все вроде бы уладилось, и мы уже садились ужинать, как вдруг явилась жена майора. Она и раньше приходила к бабушке за советом, особенно по части кулинарии. Они с бабушкой заговорили по-французски, и дед, не знавший, кроме языка предков, никакого другого, хмурился, думая, что говорят о нем. Он сразу потребовал, чтобы бабушка перевела, о чем речь. Оказалось, что майорша приглашает наше семейство к себе на какое-то торжество; кажется, справляли чей-то день рождения. Дед еще больше нахмурился, хотя ему польстило, что нас пригласили, и с торжественностью, какая в его представлении приличествовала главе семейства, сказал, что не хотел бы никого обидеть и быть неправильно понятым, и хотя он благодарен за приглашение, но принять его не может, учитывая от чьих рук и где погиб его сын… Майорша — ее звали Тамара — и так и сяк его уговаривала, но дед, проникнутый сознанием своей принципиальности, был непреклонен. Тамара сдалась, но заявила, что раз так, то она похищает внука, и, не дожидаясь ничьего согласия, взяла меня за руку и увела. Я, разумеется, был наверху блаженства.

В столовой большой стол на двадцать четыре персоны был накрыт нарядной скатертью, которую Тамара взяла у бабушки еще раньше. Вокруг стола сидели гости, все военные в парадных мундирах с нашивками и орденами, и я смотрел на них, как зачарованный; особенно был я поражен увиденной впервые темно-синей формой морского офицера. Гостей было много, но некоторые стулья пустовали. Во главе стола сидел внушительного вида старик с белой бородой, вся грудь у него была в орденах, и при каждом его движении они звенели, как колокольчики. Судя по тому, как с ним обращались остальные, я понял, что это генерал. Кроме Тамары, были еще две женщины, обе военные: одна постарше, сухощавая, высокая с серьезным и неподвижным взглядом, военврач, как Тамара, а другая совсем молоденькая, почти девчонка, синеглазая, светловолосая с двумя косичками. Как выяснилось позже, это были жена и дочь генерала.