Сумеречная земля - [10]

Исходя из этих соображений я предлагаю поделить сферы деятельности: вьетнамцы будут отвечать за голоса братьев, а мы сами — за голос отца.

(Я опускаю три скучные страницы о деталях взаимодействия между службами разведки и информации.)

1.41. Создание программы голоса отца. При ограниченной войне поражение — это не военное, а психологическое понятие. На словах мы признаем идеал деморализации и, ведя террористическую войну, пытаемся его реализовать. Но на практике наши самые эффективные акты деморализации оправдываются с военной точки зрения, как будто применение силы ради психологических целей постыдно. Таким образом, к примеру, мы оправдывали уничтожение вражеских деревень тем, что называли их вооруженными твердынями, в то время как истинная цель этих операций заключалась в том, чтобы продемонстрировать отсутствовавшим бойцам-мужчинам, насколько уязвимы их дома и семьи.

Обвинения в жестокости несостоятельны, когда их нечем подтвердить. Девяносто пять процентов деревень, стертых нами с карты, никогда и не были на нее нанесены.

Среди высших военных чинов наблюдается прискорбно нереалистичный взгляд на терроризм. Вопросы совести лежат за пределами компетенции данного исследования. Мы должны работать исходя из того, что военные верят в свои собственные объяснения, когда приписывают террористическим операциям исключительно военное значение.

1.411. Обоснование политических убийств. Среди тех, кто непосредственно участвует в боевых действиях, наблюдается больший реализм. В 1968–1969 годах спецподразделения осуществляли программу политических убийств в районе Дельты. Согласно этой программе было уничтожено значительное количество кадров НФО, а остальных вынудили скрываться. Официальный отчет определяет эту программу скорее как полицейскую, нежели военную, поскольку намечались конкретные жертвы, а уничтожение их производилось с помощью таких адресных средств, как засада и отстрел из укрытия. Вот каково официальное объяснение успеха этой программы: НФО потерял свой престиж, поскольку населению продемонстрировали, что у кадров НФО нет защиты от их собственных методов.

У тех, кто непосредственно участвовал в этих убийствах, есть другое объяснение. Они знали, что информация, с помощью которой выявляли кадры НФО, была недостоверной. Информаторами часто руководили личная зависть и ненависть, а то и просто желание получить вознаграждение. Есть все основания подозревать, что многие из убитых были невиновны — если вообще может стоять вопрос о невиновности вьетнамцев. И это еще не всё. Я процитирую одного из членов карательной команды: «На расстоянии ста ярдов разве отличишь одного от другого? Можно только прострелить башку и надеяться». Но и это еще не всё. Вполне вероятно, когда им стало известно, что они выявлены, наиболее важные кадры удрали. Итак, мы должны считать официальную цифру 1250 неточной, так как сюда попали убитые, не имеющие никакого значения.

И тем не менее эта программа оказалась довольно успешной. В сочетании с более традиционными действиями Национальной полиции она понизила терроризм и саботаж примерно на 75 %. Исследователи, пользовавшиеся новейшими невербальными методами (во Вьетнаме все вербальные реакции недостоверны), зафиксировали у субъектов из деревень, где до 1968 года НФО пользовался поддержкой, прогрессирующий спад таких позитивных реакций, как ярость, презрение и вызов. После фаз неуверенности и тревоги их субъекты пришли в состояние, известное как «высокий порог», за которым следует апатия, подавленность и отчаяние.

И опять-таки лучше всего излагают суть дела те, кто сам участвовал в операциях: «Мы перепугали их насмерть. Они не знали, кто будет следующим».

Однако страх не новость для вьетнамцев. Страх объединяет общину. Новое в программе политических убийств состояло в том, что она разрушала общину, не атакуя ее как целое, а заставляя каждого ее члена почувствовать, что нападут именно на него как на индивидуума, имеющего собственное имя и историю. На его вопрос: «Почему я?» — не давалось никакого утешительного ответа. «Меня выбрали, потому что я объект непостижимого выбора», «Я выбран, потому что меня пометили», — отсутствие логики изматывает субъекта. Эмоциональная поддержка группы не имеет значения, поскольку он считает, что война ведется лично против него. Он стал жертвой и ведет себя как жертва. Он — добыча охотника, не знающего промаха, — ведь когда тот нападает, кто-то умирает. Отсюда и озабоченность жертвы: «Я хожу среди тех, кого наметили для смерти, и тех, кого не наметили, — к кому отношусь я?» Община превращается в суетливое стадо, способное думать лишь о надвигающейся смерти. Улей жужжит от подозрения («Уж не с трупом ли я сейчас беседую?»). И тогда психика не выдерживает («Меня выделили, я это чую»).

(Мое объяснение динамики этой деполитизации поразительным образом подтверждается исследованиями Томаса Сзелла, проведенными в лагерях для интернированных. Сзелл сообщает, что начальство лагеря, которое произвольно и в произвольное время выбирает субъекты для наказания, последовательно подрывает моральный дух группы.)