Султан Луны и Звезд - [213]

Над Священным Городом занималась заря, когда мать-Мадана тайком кралась к покоям принца. Она то и дело оглядывалась, обводила взглядом углы. Но в этом не было никакой нужды. Широкие, высокие дворцовые террасы были пусты. Не было слышно ни голосов, ни звуков шагов, кроме ее собственных. Сердце старой няньки часто забилось, когда она увидела дверь, ведущую в покои Деа. Она прислонилась к балюстраде, вдохнула аромат, доносившийся из висячих садов наверху. Слезы наполнили ее глаза...

Еще раз. Еще один, самый последний.

Ночное бдение оказалось ей не по силам. Стоя на церемониальной дороге в толпе паломников, мать-Мадана мысленно твердила себе о том, что ей нужно смириться и терпеть. Родится другой ребенок, и он будет подрастать, и это правильно и хорошо. Но нет. Никогда, никогда. Сердце матери-Маданы вновь и вновь горько страдало от ощущения несправедливости. Разве она могла стоять, томиться и ждать, когда на ступенях рубиновой лестницы вновь появится Деа, ставший мужчиной и супругом? Старушка с трудом выбралась из толпы. Ею владело единственное желание: еще раз вернуться в комнату, где жил утраченный ею ребенок...

Еще раз... Еще один, самый последний раз.

Мать-Мадана распахнула резные створки дверей. Свет заревых небес упал на пол, устланный роскошными мягкими коврами. Комната наполнилась красноватым полумраком, подобным свету восходящего солнца. Потом старушке бросился в глаза блеск округлого металлического предмета — наверное, то была лампа, молчащая и холодная. Мать-Мадана утерла слезы с глаз. Ее мысли метались, словно перепуганные зверьки. Она тяжело, часто дышала. Ноги плохо слушались ее. Она желала броситься на ложе своего любимца, вдохнуть сохранившийся запах его тела, сжать в пальцах его подушки...

Еще один раз. Самый последний раз.

— Деа, мой милый! Деа, это я, твоя Ламми!

Ложе было накрыто узорчатым покрывалом. На миг старушке почудилось, будто бы на ложе и вправду спит принц — здесь, куда она каждое утро приходила, чтобы разбудить его поутру. Мать-Мадана робко прикоснулась к покрывалу и вздрогнула. Что-то лежало под ним. Что-то твердое. Что-то холодное.

Она отдернула покрывало.

И дико вскрикнула.

А в следующее мгновение ее окружили пятеро щебечущих великанов.

Медитировать — это значит ощущать себя находящимся в двух местах сразу: в глубоких недрах пещеры собственного разума и одновременно — в свободном полете по пространству. Медитировать — это значит проникать сквозь иллюзорность этого мира, видеть место, где тяготы времени и собственной сущности более не властны над нами. Быть может, так выглядит состояние смерти, но оно не пугает, оно озарено негасимым, вечным светом.

Во время медитации время исчезает, но образы являются непроизвольно, и порой эти образы — призраки сути, намеки на нечто, имеющее некое значение. Сидя с закрытыми глазами, Симонид ощущал лунный свет и видел мандалу, небесное колесо, медленно вертящееся в воздухе. Потом мандала преобразилась в маску, а маска — в лик, а потом края этого лика обрамили языки пламени. Казалось, целую вечность Симонид взирал на эти странные образы. Глубоко внутри себя старик знал, что скоро придет час его смерти. Он принимал ее. Он ее приветствовал. Пожалуй, он даже знал, что его смерть наступит сегодня, в этот новый день, заря которого уже занималась.

К серебристому лунному свету робко примешивался алый. Спокойно, не моргнув, старик разжал веки. Да, час пробил. На миг он обвел взглядом своих собратьев-имамов, застывших в благоговейных позах. Они, простертые ниц на каменном полу, останутся здесь, пока не явится султан и не выведет их вновь на вершину рубиновой лестницы. Симонид, скривившись от боли в суставах, поднялся и направился к ступеням, уводящим наверх, к брачным покоям. Сверху донесся зловещий грохот — откатился камень, закрывающий вход.

То, что случилось потом, произошло в одно мгновение. Симонид и ахнуть не успел, когда рука незнакомца внезапно закрыла его рот. Второй незнакомец нанес ему резкий бесшумный удар.

Симонид рухнул на ступени.

Полти и сводник быстро взбежали вверх по лестнице.

* * *

— Я задыхаюсь, говорят тебе! Неужто нельзя передохнуть?

— Она хочет подняться выше. Пошли!

Толстяк выпучил глаза.

— Тебе легко говорить, мальчик мой. Я немножко постарше тебя, не забывай.

— Не говоря уже о том, что ты толще.

— Толще? Ты забыл, как я голодал в пустыне?

— Ну, значит, раньше ты был еще толще!

— Да нет же!

Мальчишка и его возмущенный лиловощекий спутник могли бы показаться обычными паломниками. Но если так, то это были очень странные паломники. Они отбились от притихшей толпы как раз перед тем, как должен был начаться следующий этап обряда. Впереди них по лестнице быстро, поспешно поднималась взволнованная девушка, чье лицо было закрыто чадрой, а за ней следом бежала лохматая собака. Время от времени пес оборачивался и торопил спутников возбужденным лаем.

— Честное слово... — задыхаясь, пробормотал на ходу толстяк. — Как жалко, что у меня нет этой треклятой лампы.

— Тогда ты владел бы волшебством?

— Тогда ты мог бы понести меня.

— Я бы тогда потер лампу, — рассмеялся мальчишка. — И тогда ты бы помог нам избавиться ото всех наших бед.