Суета сует - [26]

— Темно-малиновая? Лохматая?

Я опять протянул руку. Она подалась от меня.

— Не надо, болит голова!

И у нее болит голова! Мне везет. Но на этот раз я не ошибусь. Мои нервы сделают обратное тому, что они сделали когда-то. Я заставлю себя поверить Елочке. Пусть Елочка вертит мной, нервы вынесут и это.

Елочка притворно пощупала лоб.

— Ты бы пошел. Я лягу.

— Я сделаю, как ты хочешь.

Она закрыла за мной дверь. Я отошел немного, остановился и слушал, как она щелкает замками и пробует крючки. Потом засунула что-то за ручку дверей. Наверное, стул. Я подсчитал: ей придется ходить на мотогонки целый год, чтобы воспитать свои нервы.

Я вспомнил о письме и прочитал его под ближайшим фонарем. Отец меня огорошил. Он оказался способным учеником и провел свидание с Тамарой Ивановной по моему рецепту. Было все: и полумрак, и музыка из приемника, и терпкое бордовое «Каберне», которое они тянули из длинных, узких фужеров. А потом отец совершил то, чего я уж не ожидал от такого волевого человека. Он вступил в гражданский брак. Чтобы сделать это в пятьдесят лет, нужно потерять голову. Отец потерял и радовался этому, как семиклассник. Мне стало горько.

Я смутно осознавал, что теперь нависла угроза над самым надежным участком моего житейского строительства. Будто где-то прорвало плотину. Отец был для меня вроде прочного фундамента. Имея такую опору, я мог вынести любой ураган. Выходка отца граничила с изменой. Он бросал меня. Оставлял одного.

Я остался один. Был еще человек, который мог бы избавить меня от этого. Но он единственный на земле и к тому же уехал во Владивосток.

Я решил испытать судьбу. Пошел на телефонный пункт и заказал Владивосток. На всякий случай еще я взял телеграфный бланк и написал на обратной стороне письмо. Я тщательно подбирал слова. Чтобы Женя не истолковала письмо как признак моей слабости. И, боже упаси, не сочла капитуляцией. Через сорок минут меня подозвала дежурная телефонистка и сообщила неприятную весть: Тихомировы уехали на другую квартиру. Новый адрес неизвестен.

Я выбросил письмо в урну и взглянул на часы. Теперь можно в общежитие. Психи спят. Я разденусь бесшумно. Потом бы мне только коснуться головой подушки. Я никогда не страдал бессонницей. Сон казался мне сейчас благом. Уж никогда человек не бывает так спокоен, как во время сна. Это своего рода форма спокойствия. Есть еще одна, но та не совсем желательна, и лучше обойтись без нее.

Минут двадцать — и я бы спал, не попадись по дороге медик Жуков. Он окликнул, а я опрометчиво остановился. Я не думал, что он уже знает все. А он знал.

Когда я это понял, отступать было поздно.

Он загородил мне дорогу, тщедушный и волосатый. Его макушка пришлась мне до подбородка. Он держал маленький чемоданчик, из которого высунулся угол халата. Я воспользовался этим, кивнул на чемоданчик и спросил:

— С дежурства?

— Это не имеет значения, — хмуро ответил Жуков. — А ты хорош гусь!

Я сделал шаг вправо. Хотел обойти его. Он тоже шагнул и опять преградил дорогу.

— Посторонись!

— Дай-ка посмотрю на тебя.

Я шагнул влево. Он — вправо.

— Отойди!

— А ты фрукт!

— Отойди! Ударю!

— А ты...

Он молвил слово по-латыни.

— Отойди! Предупреждаю последний раз!

— Вот только налюбуюсь.

Я ударил его в глаз. Он качнулся, но устоял. Я прицелился точнее и ударил в челюсть. Его ноги подлетели вверх, словно их кто-то выбил из-под него. Жуков хлопнулся на спину.

— Спокойной ночи, — сказал я вежливо и прошел мимо.

14

Я натянул простыню на голову и только тогда открыл глаза. Просыпаться на виду у ребят рискованно. Возможно, они еще не успели привести в порядок свои нервы. Я лежал под простыней и слушал их разговор. Обо мне ни слова. Это хороший признак. И вообще сегодня они смирные и рассудительные. Обсуждают отъезд Кирилла. Прикидывают, что и как. Сам Кирилл, оказывается, на вокзале. Поехал брать билет. С ним покатил Бурлаков, потащил Кириллов чемодан. Остальные ребята подойдут позже. До этого им нужно сделать кое-что. Сходить туда-сюда.

Я ждал, когда они уйдут. Мне тоже надо на вокзал. Я хочу глянуть на Кирилла в последний раз. Он мой лучший друг. Мы почти близнецы. И еще есть одна причина. Она сейчас важнее всего на свете. Сегодня я проснулся, подумал о Кирилле, и меня точно озарило. Очевидно, раньше не хватало какого-то пустякового штриха. Вчера он появился, и рисунок стал понятным. Тогда на экзамене я не остановил Кирилла, хотя знал, чем все закончится. Мне нужно было, чтобы он исполнил задуманное. Теперь я знаю, зачем мне это было нужно. Я хотел проверить, кто из нас прав: Кирилл или я. Это спор веков. В нем участвовали миллионы людей. Мы с Кириллом должны решить его. Мы как бы вышли в финал. От его исхода зависит все: и отец, и Женя Тихомирова, и Елочка, и мое будущее. Я поеду на вокзал, посмотрю в глаза Кирилла, и там перед отходом поезда выяснится, кто кого.

Я вспомнил обещание Елочки. Она придет в общежитие, и мы отправимся в загс. Но какое значение теперь это имеет? Если не увижу Кирилла, Елочка вряд ли будет нужна мне. Я не колебался.

Ребята ушли. Я быстро оделся и схватил полотенце. Но умыться не успел. Вошел медик Жуков. Вокруг его глаза был синяк. Жуков нес его, как монокль, что придавало ему слегка надменный вид.