— Десятки тебе не хватит, он двадцать два бона стоит.
— Двадцать два? — Таня по-бабьи всплеснула полными ручками, — ахренеть! Это ж сколько на рубли? Один бон — двенадцать. Десять, значит… погоди… сто двадцать? Та это ж уже моя зарплата!
Дальше считать она не стала. Вздохнула.
— Ну, все равно, продай, а? Вдруг опять выбросят трусы, куплю, мало ли, вдруг и мне хахаль отломится.
Ника покраснела, радуясь, что в спальне полутемно.
— Нету у меня. Ну, кончились, давно уже. Вот придет Никас с рейса, тогда, может.
— О! Зава! Тыц-тыц, тыц-тыц, в кухню потопала. Щас бабам влупит, если ей на совещании попало. Беги, Вероничка, а то она засядет за телефон, будешь еще час куковать. Поймай в коридоре.
Ника быстро пошла к выходу, по пути погладив умника Димитрия по мягкой пушистой голове.
Разглядывая белые листки «Уголка воспитателя и родителя», налепленные на крашеную стену, слушала, как методичный скрипучий голос заведующей прерывается возмущенным грохотом поварих. И когда та вышла из жаркой двери, механически поспешая к своему кабинету, кивнула, мол, позову, Ника заглянула в кухню — поздороваться.
В просторной светлой кухне жилистая армянка Наринэ Аветисовна, поджав тонкие губы, быстро шлепала на кружки теста фарш и ловко защипывала края. Пышная разгоряченная Надя, сверкая белыми локтями и припорошенным мукой фартуком, совала мягкие комки в раскаточную машинку.
Наринэ скорбно кивнула в ответ на Никино «здрасти», а Надя, быстро повернувшись, извлекла из-за спины кусище теста, слепленный в виде толстой короткой змеи — как показалось Нике. И тряся перед собой, закружилась в вальсе, блестя зубами и шлепая сбитыми тапками.
Ника хлопнула себя рукой по губам, поняв, какую именно змею нянчит Надежда у большой груди.
— Надька! — заорала старшая, — да суй ты его в машину, ты ж дитям готовишь жрать, а не стриптиз танцуешь! Тьфу!
— Аж жалко давить, красота какая! — Надька еще поплясала, перебрасывая тесто с руки на руку, и, вздыхая, отправила изделие на уничтожение.
Ника, досмеиваясь, прошла по темному коридору и постучала в двустворчатую дверь.
Заведующая Светлана Федоровна была похожа на давешнего ночного ежа, маленькая, жестко-округлая, с пристальным взглядом небольших глазок под торчащими во все стороны короткими, поднятыми химией волосиками. Свой маленький детсад на четыре группы она и держала в ежовых рукавицах, вызывая у девочек воспитательниц и нянечек приступы бессильной ненависти, на которые впрочем, плевала с высоты своего небольшого роста. Нике с первого дня было неловко, что зава отличала ее от других, как и томную шалавистую Наталью. Наталья приходилась заве дальней родственницей и вечным крестом — в саду росли двое натальиных детишек от разных мужей, последний, отец крестничка Мишки, отбывал срок за пьяную драку. Ника тоже попала в сад по знакомству, зава и ее свекровь жили в одном дворе, Никас вырос вместе с сыном Светланы Федоровны, вместе палили костры на пустыре, вместе прогуливали школу и даже в армию попали вместе, служили в одной части.
Время от времени, когда зава в очередной раз пушила своих подчиненных, от обиженных девочек и Нике перепадали сердитые взгляды в спину. Но зава без проволочек отпускала ее в отгулы, даже когда Ника звонила в одиннадцать вечера, чтоб утром сесть на комету и рвануть в Бердянск или Жданов. Так что Ника терпела. Радовалась, что ей не приходится заниматься подарками в благодарность. Когда мама Клава договаривалась о ее тут работе и чтоб Женечку взяли в сад, то сказала величественно:
— А со Светкой я сама буду. Курочек подкину, апельсинок, шампанское нам хорошее везут (работала она в магазине, где торговали дефицитными развалюченными товарами), ты главное веди себя тихо да работай, как следует.
— Как там Кольчик? — жесткое лицо завы над темным крепдешиновым платьем и толстой шеей осветилось мягкой улыбкой, и Ника снова подивилась власти колькиного очарования. Казалось бы — свой недоросль у Светланы Федоровны, высокий, черноусый, с жаркими глазами на белом лице, а вот говорит она «Кольчик» и вроде пирожок с вареньем кусает.
— Нормально, Светлана Федоровна. В рейсе вот. Думали, в отпуск выйдет, а прислал телеграмму, задерживается.
— Да. Да. Ну что — моряк. То ясно. Скажи спасибо, что не на рыбаках ходит, вон Димкина мать, двадцать лет — полгода в море, месяц дома и снова полгода. Вот и Димка — полный раздолбай. Ну, рассказывай, чего надо.
— Я же отпуск взяла…
Зава прикрыла глаза и коротко кивнула, слушая.
— А теперь получается, все будет через месяц. Наверное. Опять я не знаю, что и как. Но скорее всего, если в июне Коля придет, то мы с ним поедем куда-нибудь… Хотели же в мае.
— Поедете! — перебила ее зава, морщась, — ему, думаешь, охота куда ехать? Он и так все время по чужим странам. Ты б ему лучше дома, готовила да пусть себе на диване полежит, телевизор посмотрит. Ну ладно, то ваши молодые дела.
— Светлана Федоровна, а можно сейчас если что, вы меня вызывайте работать, а в июне, если что — отпустите? На пару недель.
Зава открыла глаза и расцепила пальцы. Побарабанила по стеклу на столешнице, разглядывая Нику.
