Судьба - [58]

Сурханбай слушал, смотрел и ничего не понимал. Привыкли люди жаловаться на судьбу! Дом Шербуты был полон подушками и городской обстановкой: у него стоял даже большой приемник, который увидишь не у каждого афганского богача. Гостиная была в коврах. Нет, жизнь Шербуты совсем не походила на жизнь человека, профессия которого не имеет спроса.

— Чем же вы занялись? — спросил Сурханбай, желая разгадать секрет чего-то ему вовсе неизвестного. — Вы пошли в мастерскую?

— Что? — заиграл глазами Шербута. — Мне, белобородому, учиться у мальчишек, которые годятся во внуки? Нет, нет…

Он подлил Сурханбаю чаю, подложил шербета, пододвинул фисташки.

— Откуда же снизошла на вас благодать?

— Правда ли, — вместо ответа спросил Шербута, — что вы видели Мекку и вас можно называть ходжи?

— Можно сказать, не осталось мест, где бы я не побывал. Назовете ходжи — не будет неправдой.

Шербута наклонился в его сторону, через поднос, у которого они сидели, выгнул спину колесом и поцеловал полу его халата. Старик невольно одернул халат, но Шербута этого, кажется, не заметил.

— Вам удалось то, что нам было не суждено. Вы осчастливили мой дом и наш кишлак!

Раньше у башмачника не было таких повадок. Он и молитвы-то пропускал, говоря, что они отрывают его от заработка на житье. А теперь он кланялся, приговаривая:

— Халим-ишан рассказывал мне о вас, ака. Значит, это святая правда! Благодаренье аллаху!

Сурханбаю захотелось уйти, отставив угощенье, но он не знал, будет ли кто еще разговаривать с ним в кишлаке, и поэтому сидел тихо, думая, отчего это башмачник стал таким набожным. Он только спросил:

— А Халим-ишан, этот нечестивец, еще топчет нашу благословенную зарафшанскую землю?

— Не говорите так! — испугался Шербута. — Халим-ака остался единственным ишаном на всю округу. Вся вера держится на нем. Да вот еще вы пожаловали, Сурханбай-ходжи! Мы должны держаться друг друга.

— Чем же вы теперь занимаетесь, ака? — спросил Сурханбай.

Шербута захихикал:

— Я творю молитвы, Сурханбай-ходжи! — подобострастно сказал он.

— Стали муллой?

— В Бахмале давно забыли слова «мулла», «суфи», «муэдзин», мой наставник. Свою мечеть они называют клубом. Видели этот огромный дом с колоннами? Вместо молитв они ходят туда в кино. Даже каландары перевелись, которые читали людям священные стихи за жалкое подаяние, переходя из кишлака в кишлак. Те старики, которые еще верят, стесняются своей веры и тайком приходят молиться. Если хотите, я стал муллой, да! И видите, — он развел руками, приглашая полюбоваться на спои дом. — Если аллах захочет дать, то все дает двумя руками…

Шербута опять усмехнулся, не так уверенно, как сначала, но следы довольной усмешки еще долго прыгали в его разноцветных — ярко-желтом и ярко-зеленом — глазах, под которыми скопились чернеющие морщины.

Шербута считал, что и Сурханбая ему послал аллах. Еще бы! Такая встреча на улице!

— В нашей округе еще не было человека, совершившего ходж. С вашим возвращением вера укрепится…

Знать, не очень хороши были дела Шербуты! Сурханбай сказал мирно, не желая сразу обижать хозяина:

— В Мекке я только стукнулся головой о камень, дорогой Шербута.

Но Шербута не понял, а если и понял, то не хотел сдаваться.

— Вы привезли с собой много денег?

— Нет. Мне добрые люди помогли вернуться.

— Думаете, государство даст вам пенсию? Пенсию дают тем, кто устал от работы. А вы где были? Чем занимались?

Сурханбай ответил терпеливо:

— Я приехал не затем, чтобы просить пенсию.

— Что же вы будете делать? В колхозе всё делают машины. Кетмень они сдали в музей. Какую пользу вы можете приносить? Никакой! А жить надо? Вы можете только стать моим помощником!

— Где мои дети, Шербута?

Старик и сам не знал, как обронил слова, которых боялся больше всех. Шербута долго играл кончиком своей бороды, соображая, что сказать. Уж очень ему не хотелось выпустить из рук добычу. Он вздохнул.

— Ваша дочь Джаннатхон благополучно здравствует. Ее муж, Азиз Хазратов, стал большим человеком, партийным работником. Боюсь, что ваше возвращение только помешает ее счастью. Как бы вы не сделали рискованного шага, придя в их дом.

— А Зейнал?

— Как! — вскричал Шербута, подняв руки выше головы. — Вы не знаете о гибели Зейнала? Ох-ох! А ведь он за вас поплатился!

И Шербута рассказал старику печальную историю.

— Внук ваш, Хиёл, жил у тетки Джаннат, а теперь, по словам людей, добывает газ. Захочет ли он признать вас после всего, что случилось?

Сурханбай мучительно смаргивал слезы, не пытаясь даже придерживать их, потому что шли они из самого сердца, а сердце не прикроешь, не сожмешь рукой.

— Конь принадлежит тому, кто его вскормил, — наконец пробормотал он. — Для меня радостно, что мои внуки живы… И дочь.

Были бы крылья, он помчался бы к Хиёлу, чтобы посмотреть на него хоть издали.

— Не теряйте надежды, — сказал Шербута. — Вы уже были в сельском совете?

— Нет.

— А в милиции зарегистрировались?

— Нет.

— Кто-нибудь знает, что вы вернулись?

— Я буду делать все, что смогу, — ответил Сурханбай. — Я хотел бы, чтобы вы написали нашей власти такую бумагу от моего имени, дорогой Шербута. У меня руки трясутся…

Тонкие губы Шербуты дернулись под густыми усами.