Судьба, или жизнь дается человеку один раз… - [32]

Теперь же мы находились почти в 250 километрах от совхоза. Это не никак не меньше недели перехода при отсутствии каких–либо препятствий и случайностей в дороге. Я внимательно изучил карту. Главные трудности составляли первые два дня пути по высокогорью с двумя перевалами и широкая река, которая должна была появиться на четвертый–пятый день перехода. В то же время в долине этой реки будет много травы для лошадей и не должно быть снега. Риск потерять лошадей в предстоящие первые три–четыре дня перехода был велик, но и был шанс вывести их к траве и дать им отъесться и пару дней отдохнуть. Оставлять их здесь, значит обрекать на верную гибель. Я предложил свой план перегона и возможного спасения лошадей на обсуждение всему отряду. Обсуждение было эмоциональным, очень коротким, а его заключение радостным и облегчительным. К вечеру все необходимое для перегона было собрано и надежно упаковано. Утро добавило еще снега, но не отменило нашей решимости идти в перегон. Сообща мы собрали караван, распределив по минимуму груз на более «упитанных» и сильных лошадей связали их в связки по четыре и под прощальные тревожные взгляды скрылись с каюром в густо падающем снегу. Сначала кони шли очень трудно. Они три дня до этого практически не перемещались или, сгрудившись в кучку, стояли, понуро опустив головы или лежали, подрагивая от холода. К обеду к нашей радости немного поели овса и стали шагать более уверенно. На ночлег мы решили немного спуститься в небольшой ручей, чтобы наискать хоть какой–нибудь травы. За пару часов нам удалось выковырять из–под снега, которого здесь было немного меньше, по небольшой охапке для каждого лошака. После травы они с большей охотой принялись за овес. Мы с каюром пободрели и принялись готовить ужин себе. Тут нас ждала большая неожиданность, мы не смогли найти соль. Когда мы собирались, то все упаковывали в непромокаемые пакеты, так как стояла сырая погода и предстояла переправа через реку. Особо тщательно упаковали соль и отложили ее в сторонку на полке в складской палатке. Этот пакет так и остался там лежать. Рисовую кашу без соли есть было почти невозможно, даже после добавления в нее целой банки сгущенки. Мы чуть–чуть приуныли. У нас было четыре небольших банки говяжьей тушенки и литровая банки рассольника. Было принято решение: на завтрак банка говядины с галетами и чай, в обед чай опять же с галетами, а на ужин… по добытой куропатке, сваренной в рассольнике. Кастрюльку с рассольником необходимо было беречь как зеницу ока и везти ее намертво упакованную на привьюке самой спокойной коняге. К обеду четвертого дня при прохождении болота почти все лошади свалились, мы их толкали, тянули веревками через плечо, но сил поднять их у нас не было. Один мерин и что удивительно беременная кобыла остались стоять на ногах. Мы чуть не плача от жалости и досады уселись перекурить на кочки, не зная что предпринять. Через некоторое время кобыла медленно поковыляла к ближайшим кустам, мерин пошел за ней. Лежавшие кони тревожно заржали и стали дергаться в болотной жиже. Мы поняли, что они хотят, но не могут подняться, чтобы следовать за своими собратьями по каравану. Решение пришло неожиданно. Мы поймали мерина, привязали к его седлу по бокам широкие и прочные подпруги и стали с его помощью вытягивать из болота остальных лошадей. И это нам удалось хоть и с большим трудом. После того, как и мы, и наши спасенные лошадиные силы отдышались, мы по кобыльим следам медленно пошли в кусты. Нашему удивлению не было границ! Под кобылой стоял жеребенок и сосал ее грудь! Между кустами проступала невысокая трава. Мы решили в этот день дальше не идти и дать всем отдохнуть. Мы не стали путать уставших и обессиленных лошадей, да они и не ушли бы далеко от хоть хиленькой, но все–таки еды. Я пошел добывать куропаток, а каюр стал разводить костер и ставить палатку.

С утра пошел снег. Мы накрыли лошадей попонами, на жеребенка накинули и привязали телогрейку. За ночь он полностью окреп на ногах и теперь резво носился вокруг всех. Где–то через пару часов перехода лошади стали нервно дергаться и ржать, все чаще оглядываясь назад. Я немного поотстал и стал прислушиваться и присматриваться. Услышать ничего не удалось, но с ветвей одной из лиственниц упал комок снега. Передернув затвор винтовки и дослав патрон в патронник, я крадучись пошел к тому месту, где упал снег и обнаружил свежайший медвежий след. Я затих, осторожно оглядываясь по сторонам. Тишина нарушалась едва улавливаемым шорохом снежинок. Медведь вернулся назад по своим следам. Я перезарядил винтовку. Первым поставил разрывной патрон, затем трассирующие патроны в вперемежку с разрывными. Зверь шел за нами в течение трех часов. Наши нервы и, похоже, лошадиные тоже были, если не на пределе, то сильно обострены. Я несколько раз останавливался и возвращался назад, стрелял в воздух, но из–за падающего снега и ограниченной видимости не мог подойти к медведю на выстрел, в надежде остановить это преследование. Ближе к сумеркам он отстал или свернул в сторону. Вероятно, ему было некоторое время удобно идти по протоптанной нашим караваном тропе, а нападать на нас он, скорее всего, не собирался, так как в пределах видимости так не разу и не появился. К вечеру мы благополучно спустились в широкую долину реки, в которой совсем не было снега и повсюду, как мы и надеялись, зеленели заросли различных трав и хвоща. Кони были спасены. Впереди был отдых, потом переправа через реку, а там оставалось два перехода до места назначения.