Судьба, или жизнь дается человеку один раз… - [31]

Мы пообщались с юкагирами, пожаловались на отсутствие рыбы в нашем рационе. Двое их них, ковыляя на кривых ногах, удалились. Вернулись минут через десять, вытряхивая из мешка прекрасно посаженную сеть: «Однако, начальник, купи путилку». Мы все поняли. Они нашли продавщицу, мы купили им две бутылки водки, и они, радостно шумя, мгновенно удалились. В лавке стоял прекрасный португальский портвейн, к великой радости продавщицы мы купили весь его запас — шесть бутылок. Он стоял уже больше года, и никто из рыбаков на него даже глаз не поднимал. Вдобавок там оказались хорошие конфеты, которые тоже перекочевали в наши рюкзаки. Уже хмельные рыбаки объяснили нам, в каком месте лучше поставить сети. Дождь продолжал накрапывать, но мы загрузились в лодку и поплыли. На ночь мы поставили сети, улов был великолепный. Пожарили на костре небольшого таймешонка и рано утром вновь тронулись в путь. Дул сильный ветер, грести хоть и по течению было тяжело. Резиновая лодка, выступая из воды, сильно парусила. Гребцу было жарко, при этом сидящий без движения пассажир через полчаса начинал дрожать. Мы менялись, но сидящий напарник все быстрее и сильнее замерзал. Я предложил одному грести, а второму короткими перебежками идти по берегу. Стали немного согреваться, но заметнее уставать. После обеда зашуршали редкие снежинки. Мы, почти в конец вымотанные и промокшие, решили немного отдохнуть в лесном затишье на берегу.

Вот они сладостные минуты в жизни путешественника! Представьте себе: вы с рюкзаком за плечами пробираетесь по горам или непроходимой тайге. Под не перестающим дождем, холодным ветром, пронизывающим тело, вам нужно идти и идти — этого требуют обстоятельства. И вот наконец–то после трудного пути вы, едва не падая от усталости, добирается до приюта. В лесу тишина, под пышными кронами лиственниц почти сухо. Собрав остатки сил, вы разжигаете костер, высушиваете одежду, надеясь вскоре попить горячего чайку. Какое блаженство, но как коварны эти минуты. С какой радостью вы сворачиваетесь в комочек возле огня, прикрывая расслабленное тело полами полумокрой телогрейки, и потихоньку засыпаете… А в следующий миг вам уже ничего не будет казаться, полностью выключаются нервы, слух… В этом царстве Морфея никаких сновидений. Ни холоду, ни грозовым разрядам не разбудить вас. Такой вот неодолимый сон свалил Игоря и готов был свалить меня. И вдруг, будто видение, передо мною воскресла около десяти лет назад пережитая трагедия… Я увидел берег Первой Тополевой в отрогах хребта Рарыткина на Чукотке, два трупа в выбеленных солнцем брезентовых штормовках. Еще несколько секунд напряжения и ко мне стала возвращаться память, несвязными отрывками проплывали печальные события тех лет. Я понял, что мы засыпаем от переохлаждения, а этот сон — неминуемая смерть. Я заставил себя встать, затоптать костер и буквально пинками выгнать Игоря из леса на пронизывающий ветер и моросящий дождь. Он тоже все понял — нашу чукотскую историю знали все геологи Колымы и Чукотки. Около получаса мы строгали ножами мокрые бревна, накрывшись телогрейками, пока не настрогали стружек из сухой середины деревьев. За добыванием огня согрелись, но тем не менее подожгли огромный речной завал бревен и кустов. Он горел часа три–четыре, мы высохли, окончательно согрелись и сварили уху в котелке для чая. Огонь настолько прогрел речную гальку, что она не намокала под неперестающей моросью. Мы натянули палатку, настелили веток и улеглись на ароматную теплую подстилку. Сказались физическая усталость и стресс, связанный с опасным засыпанием в лесу. Мы отключились почти мгновенно и проспали шестнадцать часов, пропустив контрольное время своего возвращения. Свернув лодку, загрузили рюкзаки — они с учетом купленного, сетей и улова стали почти не подъемными. Определили по карте свое местоположение и решили напрямую пешком идти на базу. Рюкзаки с каждым шагом становились все тяжелее. Сначала мы отдыхали через сорок–сорок пять минут, потом — через полчаса. Когда появилась в пределах видимости база, мы уже могли проходить по сто–сто пятьдесят метров и останавливались, оперевшись рюкзаком на пень или поваленное дерево. Сняв их, мы не смогли бы их надеть, сев, мы бы уже не поднялись. Народ на базе, увидевший наше «чудачество стал строить догадки, что мы такое придумали. Пройдя еще метров триста, мы бессильные завалились. Бывалые путешественники все поняли и кинулись к нам, рюкзаки они вдвоем еле отрывали от земли: — Да, как же вы шли?

— Мы не шли мы стремились, — наш ответ, встретился дружным хохотом. Мы поняли — все в порядке, мы дома!

К середине августа стала заметно портиться летняя погода. Все чаще стал дуть неприятный холодный ветер, небо затянуло мощными темно–серыми облаками, вода в ведрах к утру покрывалась тонким ледком. Через неделю ночью все завалило снегом, земля достаточно остыла и было похоже, что он уже не растает. Лошади, носившие на себе все наше снаряжение, продукты и геологические образцы лишились подножного корма, они не были способны копытить (добывать траву из под снега), как это делают полудикие якутские кони. Они стали худеть буквально на глазах, превращаясь в скелеты обтянутые кожей. Овес они перестали есть на третий день. По соглашению с совхозом, в котором мы брали лошадей в аренду, в случае экстремальной ситуации мы имели право на их отстрел ввиду не возможности вернуть из–за дальности расстояния нашего района работ или какой–то другой причины. За два сезона работы с этими прекрасными, послушными и мудрыми животными мы очень сильно к ним привязались, и естественно не у кого не могла подняться рука, чтобы их стрелять. С другой стороны было мучительно больно и не менее жестоко наблюдать их угасание. По плану экспедиции, разработанному и принятому еще весной мы должны были к концу сентября подойти с работой довольно близко к совхозу, сдать там лошадей и заказать вертолет для выброски экспедиции из района, где находилась наша база.