Судьба, или жизнь дается человеку один раз… - [27]

— Медведь, — раздался громкий крик Гришки. С другого берега в воду прыгнул медведь, быстро промчался по мелководью, поднимая тучу брызг, и выскочил на наш берег, направляясь к лошадиному каравану. Карабин за семь дней оттянул мне шею, и я повесил его себе под ногу на крючья седла. В секунду я соскочил с седла, выхватил карабин и направил его в сторону нападавшего медведя. Одна нога полувывернувшись застряла в стремени, и если бы конь при выстреле двинулся хотя бы на метр вперед, меня разодрало бы пополам в чаще лиственниц. Меня спасло то, что я уже стрелял куропаток, не слезая с седла. Поэтому конь почти не реагировал на стрельбу. Выстрел почти влет и почти в упор. Медведь рухнул как подкошенный и лежал подергиваясь. Выпутав ногу и перезарядив карабин, я подошел к медведю. Он перестал шевелиться. На всякий случай выстрелил в голову, последняя судорога и зверь затих. Это был двухгодовалый пестун, а значит, в любую секунду могла появиться мать–медведица. Добавил патронов в магазин, оглядываемся. Но все тихо и спокойно, кони перестали ржать и дрожать. Мы не можем ничего понять. Это почти небывалый случай, чтобы молодой медведь, не умеющий еще, как следует, охотиться на крупного зверя, напал на караван с людьми и десяток лошадей. Мы стали разделывать тушу, поставив на всякий случай взведенный карабин в полуметре от себя. Когда сняли шкуру, все стало ясно: кроме моей пули, разорвавшей печень и сердце (поэтому он мгновенно свалился замертво на наше счастье) между позвонками у него торчала свинцовая девятимиллиметровая пуля, вызывавшая кровотечение и, скорее всего, непереносимую боль.

Ране было от силы два дня. Медведь увидел зверей и людей, похожих на причинивших ему увечье и боль, и мгновенно кинулся, чтобы отомстить. Медвежье мясо смогли без страха и дрожи нести только две лошади. На следующий день мы прибыли на базу, где кипело строительство по установке стационарных палаток и бани. На ужин в ознаменование встречи был медвежий окорок, напичканный салом и чесноком, запеченный в тесте в хлебной печке. Нога была необыкновенно сочной и вкусной. Настолько необыкновенно, что когда вторая нога, приготовленная по такому же способу и взятая с собой в маршрут, незаметно выскользнула из–под привьюка при переходе, нашлись охотники вернуться и найти ее: «Да мы весь сезон слюнями исходить будем при мысли, что где–то под кочкой лежит такое лакомство». Им пришлось отмахать двенадцать километров туда и обратно, но тем не менее они вернулись, без тени усталости на лицах, в которых светилось удовлетворение от проделанного пути и от предстоящего удовольствия поедания медвежьего окорока.

Мы втянулись в каждодневную работу: маршруты, описание обнажений, сбор образцов и окаменелостей, промывка проб в ручьях и реках. С некоторых пор для поиска трансурановых элементов стала обязательной радиометрическая съемка. На нашей территории мы нашли и предварительно описали месторождения угля, барита, киновари и других полезных ископаемых, проявления золотоносности в некоторых водотоках. Мокли под проливными дождями и высыхали у костров или под солнцем. Мерзли от внезапно выпавшего снега и потели при подъемах в горы в жаркий день, не имея возможности раздеться и снять накомарник из–за беснующихся полчищ кровососов. Комары, оводы и мошка в буквальном смысле отравляли жизнь и нам, и особенно лошадям и собакам, которые в свободное от переходов время не отходили от специально разведенных дымокуров. Курить и есть можно было только под накомарником. Не накрытая тюлем накомарника миска с едой покрывалась слоем комаров. Их надо было или выкидывать, выплескав всю пищу, или есть вместе с ними. Сходить в кусты по естественной надобности было невозможно, не приготовив предварительно дымокур и буквально усевшись в его дым, который мгновенно начинал выедать глаза.

Заканчивается очередной маршрут. Вокруг костра расположились уставшие, немного похудевшие мои спутники. Близко прижавшись к огню, они посапывают, кое–кто слегка всхрапывает. Некоторые беспрерывно ворочаются, отбиваются от наседающих комаров. Промокшая одежда парит. Я караулю костер. В моей обязанности — поддерживать огонь и следить, чтобы у спящих не загорелась одежда. Сон наваливается своей тяжестью на меня, веки начинают смыкаться. В одном из карманов обнаруживаю затерявшийся сухарь, очищаю его от мелкого мусора и грызу небольшими кусочками. Как это вкусно! Грызу сухарь, сон уходит от меня. Кажется странным, что где–то далеко–далеко, за пределами мрачной тайги и унылых болот, люди живут в спокойствии, страдают бессонницей, едят строго по расписанию, не преодолевают усталости, горных перевалов, наледей, не боятся снежных бурь или затяжного на неделю дождя. Сами–собой складываются строчки: 214 Идешь в маршрут и кочки давишь, Дорога часто не легка и далека.

Не знаешь ты, что там прославишь, Но знаешь — это не беда.

И не беда, что тьмою цепкой Порой блуждаешь под дождем, Что спать приходится нередко, Клубком свернувшись под кустом.

А ветер дик и зол на воле, И жжет крапивою мошка, Но тем и дорог мне до боли Нелегкий путь полевика.