Судьба, или жизнь дается человеку один раз… - [26]

— Ты где была так долго?

— Как где? У Греты Иогановны.

— Я полчаса назад вернулся от нее… — Молчание. Минут через пять всхлипывание.

— Ты каво паря, нюни распустила, — спросил я полустрого, полушутливо.

В ответ рыдания и сквозь слезы: — Яша, дорогой, отпусти меня ради бога. Я полюбила другого.

— Математика?

— Да.

— Не пожалеешь?

— Не знаю.

Я встал, оделся и ушел в ночь. Сел на скамейке у драматического театра — мы жили через полквартала от него. Закурил. Странно! Мне не было обидно, я вроде бы не был опечален. За дочку я не волновался, она была в очень надежных руках — у любящих ее до беспамятства бабушки и дедушки в Киеве. Скорее всего, я не любил Татьяну. Поженились мы больше из–за того, что два года встречались до армии, что этого ждали все знавшие нас магаданцы, что мы как бы дождались друг друга после армии. Пять лет знакомства и три года переписки тоже, вероятно, к чему–то обязывали. Вечером пришел к маме.

— Доставай раскладушку, я у тебя буду жить.

Слезы. Вопросы. Я написал на листке несколько названий книг и объяснил: — Завтра пойдешь, возьмешь эти книги и пальто.

— Ну, как же так сынок? — произнеслось сквозь рыдания.

— Все, разговор окончен, — отрезал я.

Где–то через неделю меня попросила зайти Клара Лазаревна, директор школы, в которой мы учились с Татьяной.

— Ты что же такое учудил, голубчик, — ей было известно только то, что я ушел. Я все рассказал в лицах.

— И что же это бесповоротно? Ты ее не простишь?

— Я ее не виню. Меня попросили отпустить, я отпустил.

— Ну да, ты у нас всегда был логичным. Я поняла, что ты никогда не вернешься.

Я промолчал. Через три года Татьяна подала на развод, потеряв всякую надежду на мое возвращение. Ее вспыхнувшая любовь к математику не прошла — ее просто не было.

* * *

Время шло, я работал и учился, стал опытным практиком — старшим техником–геологом. Росла коллекция моих кораллов, я овладел почти всеми методами их исследования, ориентировался в специальной литературе, к сожалению, в Магадане ее было не так много. Заказывать фотокопии из Москвы и Ленинграда было очень дорого, поэтому мы ограничивались только самым необходимым. Мы готовились к большой и интересной работе по составлению геологической карты Советского Союза в двухсоттысячном масштабе, рассчитанной на два года. Это значит, что мы должны были выяснить, что находится в каждой точке через два километра на определенной территории, взять образец, описать его и нанести на карту. В каждом водотоке, будь то река или еле заметный ручеек, в том же масштабе мы должны были с помощью поискового лотка промыть грунт на золото, взять пробу, описать ее с участием соответствующих специалистов. Составленную карту предстояло защитить в Геологическом комитете СССР. Особый интерес состоял в том, что это было последнее белое пятно на геологической карте страны — район бассейна реки Ясачной, где начиналась моя геологическая судьба.

Больше всего мне нравилось уезжать из Магадана в очередную экспедицию в передовом отряде, который выбирал место для базы и подготавливал ее к прибытию всего состава экспедиции. Обычно это случалось в начале мая, чтобы всей экспедиции, учитывая транспортные и дорожные сложности к июню, добраться до района работ. Одним из таких подготовительных мероприятий было получение лошадей в ближайшем к району работ колхозе или совхозе и перегон их в полевой лагерь. В перегоне вы всегда проходите первый раз по пути, известному только по карте. В такой перегон стремились попасть почти все техники–геологи, которые тоже не могли жить без полевого сезона, люди заболевают «полем» на всю жизнь. Бывают моменты в экспедиции, когда проклинаешь свое появление на свет и клянешься, что никакая сила ни за какие коврижки больше не загонит тебя в тундру или тайгу. Но приходит очередной апрель, тает снег, раздается капель, и ты в который раз проверяешь свои рюкзак, молоток, нож и ждешь — не дождешься, когда отправишься в «ненавистное» поле. Начало весны, чувство первооткрывателя и покорение полудиких, иногда совершенно не объезженных лошадей, преодоление многочисленных рек и перевалов дают необъяснимое удовлетворение душе и телу.

Получали лошадей мы в поселке Балыгычан. Из десяти три молодые ни разу не были под седлом или в какой–либо упряжи. Нанятый нами в совхозе опытный каюр юкагир Гришка, посоветовал нам выбрать из табуна вполне конкретных кобылу и жеребца. Все лето они будут определять поведение наших лошаков в табуне и в работе, и в отдыхе, и в самостоятельном ночном выпасе. Три дня мы подгоняли седла и упряжь под каждую лошадь. Один молодой меринок помотал нам силы и нервы: пока его намертво не привязали к двум деревьям, седло на его спину не удавалось даже просто положить. Кони привыкли к седлам, стали откликаться на клички, каждому привъючили хотя бы небольшой вьюк, чтобы они свыклись с его положением на их спине. Сели на трех самых спокойных лошадей и отправились в путь длинной около двухсот километров.

Первая кочевая стоянка. Накормили лошадей овсом и стали устраиваться на отдых и ночевку. Почти все еще было покрыто тающим снегом, только небольшие безлесные площадки, покрытые прошлогодней травой, освободились от него и стали просыхать. Поставили палатку, развели костер. Я поставил радиомачту, развернул радиостанцию и связался со своими корреспондентами из геологической службы в Сеймчане и Магадане. Солнце коснулось горизонта. Стояла почти абсолютная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием костра и редким пофыркиванием пасущихся неподалеку лошадей. Вероятно, в этом тихом и умиротворенном соединение с только–только просыпающейся природой и состоит кажущаяся необъяснимой прелесть и привлекательность весенних перегонов лошадей. Мы благополучно преодолели почти двести километров, несколько переправ через реки и три горных перевала. Мы приближались к базе, двигаясь в густом лиственничнике по берегу Ясачной, подыскивая брод для переправы на противоположный берег.